Гурджиев и Успенский

Такова внутренняя канва жизни Гурджиева до его приезда в Россию. Важнейшим событием внутренней жизни Гурджиева был поворот от неоригинального теософически окрашенного романтизма его ранней юности к оригинальным идеям, найденным и оформленным им в период между 1892 и 1911 годами. Эти идеи можно было бы назвать психологическими, если бы в них не было также яркого космологического, алхимического и гармонического, т. е. связанного с музыкой и танцем, аспекта. Почти двадцать лет исследований и практических испытаний новой системы на Востоке подготовили Гурджиева к его западной миссии, продлившейся тридцать восемь лет – до его смерти в 1949 году. В итоге был создан “герметический всплеск”, выходящий далеко за пределы одного только его учения – нельзя недооценить вклад Гурджиева в новую культурную парадигму XX века. Однако важнейшая трансформационная составляющая инициированного им духовного импульса, обращенная к человеческой совести и зовущая к пробуждению от массового гипноза, оказалась, как это обычно и случается, едва ли замеченной.

По свидетельству Гурджиева, в начале 1910-х годов происходит еще одно важное событие его жизни: в связи с новой фазой его деятельности он определяет для себя новые задачи и новые параметры взаимоотношения с миром и людьми. Гурджиев накладывает на себя некие рамки и “обещает своей совести вести в известной степени искусственную жизнь”[425].

Так пишет о себе Гурджиев в небольшой работе, призванной служить своего рода рекламой Института гармонического развития человека, “Вестник грядущего добра”, которая в обычном для него высокопарно-ироническом стиле диктуется им 13 сентября 1932 года в парижском кафе “Le Mone” как “первый из семи призывов”, которые, среди прочих, он “решил адресовать… современному человечеству”[426]. В этой брошюре Гурджиев говорит о намерении раскрыть истинные мотивы и подлинные секреты своей деятельности, что в известной мере он и пытается сделать.

В связи с истинной мотивацией и подлинными событиями в жизни Гурджиева существует один вопрос, а именно – в какой мере можно доверять прямым и косвенным свидетельствам о том и другом событии его жизни или аспекте его деятельности и в какой мере можно доверять тому, что говорит и пишет о них сам Гурджиев. С самого первого своего появления на российском горизонте Гурджиев предстает перед своими знакомыми как “вещь в себе” – его прошлая жизнь, его мысли и мотивы тщательно им скрываются, а люди, с которыми он общается, получают “сделанный”, искусственный образ его. Отныне перед знакомыми, и прежде всего перед его учениками, предстает человек в маске, сценический герой, который к тому же не дает себе особого труда скрывать игровой и сценический характер своего поведения.

Гурджиев сознательно и почти открыто работает на впечатление, которое он намерен произвести на того или иного человека, и здесь он использует две поведенческие модели: первая – работа на ожидание и подобие и вторая – создание напряжения, сшибки или шока. Мы уже видели, как Гурджиев в своих многочисленных прежних приключениях умело создавал ожидаемый образ, служивший конкретной поставленной им задаче – будь то пополнение истощенных финансовых ресурсов или решение психологической проблемы. Он был и “индейским факиром”, и лекарем-целителем, и профессиональным гипнотизером и “профессором-инструктором” оккультных наук.

В России Гурджиев умело использовал восточный колорит для привлечения к себе нужных людей. Его загородная подмосковная квартира была обставлена как театральная сцена, в полном соответствии с предлагаемым им спектаклем. Прежде всего визитер попадал в абсолютно темное помещение, из которого затем переходил во вторую комнату, обвешанную коврами и обставленную с тщательностью и вниманием. Обстановка включала статуэтки из слоновьей кости, иконы, изразцовую печь, пианино, покрытое старинными вышитыми шелками, странные музыкальные инструменты, восточное оружие. Вдобавок к экзотичным зрительным впечатлениям посетителя в этой комнате поражали тонкие ароматы благовоний, перемешивающиеся с благородным табаком. Сам хозяин в узорном шелковом халате и тюрбане обычно сидел на низком диване со скрещенными ногами, с чашечкой кофе и с игральными картами на низком столике, занятый игрой в шахматы и курением кальяна. Беседа с хозяином всегда была стимулирующей и увлекательной, а сам он оставался неуловимым и загадочным.