Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Наблюдая за одиночкой, который на всех парусах идет вдоль эскадры противника, торопясь вступить в бой, капитан восхищен. Или завидует. Он представляет себе, как английский капитан, которого рассвет застал вдали от своих, делает все возможное, чтобы поскорее присоединиться к товарищам, стыдясь того, что вступит в бой с опозданием. И как жаль, с горечью думает де ла Роча, что нельзя порою ненадолго становиться англичанином. Эти мерзавцы, каждый из них, вступают в бой, думая прежде всего о том, как уничтожить врага, а испанец и француз делают это из страха нарушить устав, из боязни адмиральского гнева, заранее придумывая, чем и как потом оправдаться перед трибуналом. Но что тут поделаешь. В конце концов, хотя устав и велит вступать в бой и так далее, он также и запрещает командирам действовать по своему разумению, предоставляя решать за них начальникам подразделений, состоящих из трех-четырех кораблей. В данном случае – Дюмануару. Так что, с одной стороны, де ла Роча успокаивается: он действует по уставу. А с другой, думая о друзьях, сражающихся там, позади, он чувствует, что внутри все так и закипает. Будь проклята моя кровь. Испания, несуразная, хаотичная. Потом он отгоняет эти мысли (ни к чему хорошему они не приведут, если ты командир семидесятичетырехпушечного корабля), подходит к фальшборту шканцев и сквозь чащу реев и снастей, над палубой, с которой десятки людей, ожидающих его решения, смотрят на него так, как смотрели бы на Господа Бога (если бы они знали, думает он, внутренне содрогаясь), направляет подзорную трубу на двухъярусные кормовые галереи «Нептуно», идущего впереди со своими ялами и шлюпками на буксире, в сотне саженей от бушприта «Антильи». Над гакабортом он различает худую фигуру Кайетано Вальдеса, окруженного офицерами. Вальдес тоже смотрит в подзорную трубу – назад, туда, где «Антилья», где «Формидабль», или туда, где идет бой. Ему, прослужившему дольше всех и носящему самое высокое звание среди всех испанских капитанов передовой группировки, адмирал Гравина тоже рекомендовал быть послушным и скрупулезно точным, выполняя приказы французов: Кайетано, пожалуйста, крайняя деликатность, а больше я тебе ничего не скажу. Capisci?..[95] Так что де ла Роче, которому неуютно в этой борьбе между чувствами и дисциплиной, в глубине души немного полегчало: его тылы защищены. Решения принимает Вальдес. С сигналом номер пять или без него, «Антилья» следует за «Нептуно». Приказ есть приказ, черт его побери.

7. Сигнал номер пять

Бум, бум, бум. Хотя вокруг творится ад кромешный, адмирал Вильнев по-прежнему болтлив. С бака «Антильи» гардемарин Хинес Фалько в подзорную трубу видит, как на фок-мачту и бизань-мачту «Бюсантора» поднимаются новые сигналы. Грот-мачты уже нет, а сам флагман, весь в дыму, сражается в центре линии рядом с «Сантисима Тринидад» и «Редутаблем» в окружении врагов, числом втрое превосходящих их. «Сан-Агустину» удалось поймать ветер, он приблизился и уже некоторое время весьма достойно бьется с английским трехпалубником, который при этом успевает вести огонь по «Тринидад». Испанский «Сан-Леандро» и французский «Нептюн» отнесло течением, и они, не слишком рискуя, ведут огонь оттуда. А вот кто и вправду не рискует ничем, так это «Сан-Хусто», который снесло так далеко, что он почти не участвует в бою, сохранив и все мачты, и свой черный, с двумя узкими полосами корпус.

– Сигнал для нас, сеньор старший помощник. Для авангарда.

Этот сигнал с флагмана понять тоже нетрудно. Он состоит из двух флагов и настолько ясен, что старший помощник, капитан второго ранга Фатас, который смотрит в другую подзорную трубу, сам понимает его без всякого свода сигналов.

– Поворот оверштаг, изменение курса.

Это распоряжение, отмечает юный гардемарин, подкрепляет сигнал номер пять, который флагман не спускает, хотя вражеские ядра уже начали сносить у него снасти и реи оставшихся двух мачт: Тем, кто в силу своего нынешнего расположения не принимает участия в бою, расположиться так, чтобы вступить в него как можно скорее.

– Яснее некуда, разрази меня гром, – тихо произносит дон Хасинто Фатас.

На самом деле эти слова вылетают у него как плевок.

Хинес Фалько впивается глазами в обветренное лицо старпома, а тот, пожав плечами, с треском складывает подзорную трубу, и его губы складываются в горькую улыбку:

– Нас назвали трусами, парень.

У шестнадцатилетнего гардемарина слова застряли в горле:

– Простите, сеньор старший помощник?..

– Да, именно так. Трусами. И содомитами. И тебя, и меня, и всех остальных.

Через плечо Фалько краем глаза видит пехотного офицера – командира стрелков, присланных на бак, худенького лейтенанта в форме каталонских добровольцев: его всю ночь выворачивало наизнанку, а сейчас шатает так, что он держится за ванты, и лицо у него белее форменного кафтана.