Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Пернас жестом свободной руки велит им замолчать. Потом, указывая наружу, произносит еле слышно:

– Вон они.

Обернувшись, Маррахо видит, как с левой стороны порта медленно и пугающе близко выдвигается сначала корма, затем левый борт с черными и желтыми продольными полосами и окутанные всеми парусами мачты английского двухпалубника, курс которого где-то впереди должен сойтись с курсом «Антильи». Дон Рикардо Макуа тоже увидел его.

– Бить по мачтам!.. Когда качнемся на правый борт!.. По моей команде!

Маррахо как зачарованный смотрит на открытые порты английского корабля, в каждом из которых торчит жерло пушки. Их так много, и все несут смерть. Эти два слова – «много» и «смерть» – еще стоят у него в голове, когда он видит, как сначала из нижних, а затем и из верхних портов британца вырывается цепочка вспышек и белого дыма, похожая на связку ярмарочных петард. Такатакатаката.

– Не двигаться!.. Внимание!

Маррахо никогда не думал, что можно увидеть летящие к тебе ядра. Но он видит их, видит, как Бог свят. Спустя мгновение после вспышек и облака дыма перед батареей вздыбливаются водяные фонтаны, некоторые ядра проходят выше, рррррааа, словно воздух затвердел и теперь его разорвали, а другие цепью мощных ударов сотрясают корпус «Антильи» от носа до кормы. Что-то большое и твердое громыхнуло наверху, на палубе второй батареи, и несколько человек, отскочив от пушек, уставились друг на друга с перепуганными лицами. О господи, Пресвятая Дева Мария-дель-Кармен, вырывается у одного. Старший лейтенант Макуа – глаза у него так и мечут молнии – поднимает саблю, и молоденький лейтенант, перекрестившись, делает то же самое.

– Вот сейчас!.. Когда нас приподнимет!.. Огонь!.. Огонь!

Комендор Пернас прикрывает глаз, целится, дергает тросик затвора, отскакивает влево, чтобы при откате не попасть под лафет; огромная пушка встает на дыбы, заставляя трещать удерживающие ее найтовы, раздается оглушительный взрыв, буммм-ба, словно внутри у Николаса Маррахо, сотрясая все его существо. Внезапно этот грохот как бы двоится, троится, повторяется бесконечно, раскатываясь вдоль всей батареи, а ветром внутрь заносит искры пороха, горящие ошметки от пыжей и белый едкий дым, который слепит глаза и раздирает легкие кашлем так, будто в них полыхает целый ад. Если окажемся под ветром, вспоминает барбатинец слова Пернаса, он будет швырять нам все это дерьмо в лицо. Так оно и случилось.

Кто-то дважды сильно хлопает его по плечу. Обернувшись, Маррахо видит перекошенное лицо капрала, тот выкрикивает какие-то слова, которых он не слышит, потому что от взрыва его перепонки сделались как плохо натянутая кожа на барабане, но по знакам Пернаса он понимает, что ему велят отнести картуз с порохом тем, кто находится у жерла пушки, мать твою, шевелись, сукин ты сын, картуз, картуз. Натолкнувшись по дороге на согнутую спину одного из людей, которые, раскрепив лафет, откатывают его назад, Маррахо идет туда, где двое рекрутов, по виду крестьяне (он забыл их имена), орудуют клоцем и банником в дымящемся жерле; потом они отходят, кто-то выхватывает из рук барбатинца картуз, сует его в ствол, другой закатывает ядро, солдат-артиллерист забивает сверху пыж и уплотняет его прибойником. Маррахо отталкивают, он смущенно отходит в сторону. Наверху, на палубе, громыхает – рррраааа, ррраааа, ррраааа – и трещит, но поврежденные барабанные перепонки Маррахо приглушают эти звуки. Напротив тоже вспышки, а потом бумм-баа, бумм-баа, бумм-баа, он почти не слышит этих «бумм-баа», только чувствует, как они отдаются у него внутри, в сердце и в желудке. Палуба вновь сотрясается. Чвак, плюххх. Одно из ядер упало перед самым портом, и людей окатывает холодной водой.