Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Испанский гранд Хоакин Фернандес де Кордоба, маркиз де Мальпика, с балкона своего дома, стоящего неподалеку от Паласио-Реаль и напротив церкви Санта-Мария, наблюдает за мельтешением толпы внизу. Когда крики нарастают и усиливаются, маркиз, не в силах больше выносить тревожную неопределенность и жгучее любопытство, решает все же взглянуть на происходящее вблизи. Чтобы не опорочить мундир, Хоакин Фернандес – капитан, хоть и отставной, Малагского пехотного полка – надевает цилиндр, фрак, лосины, «польские», то есть цветной кожи, сапоги, вооружается тростью со вделанной внутрь шпагой, кладет в карман вычищенный, смазанный и заряженный пистолет. И в сопровождении доверенного лакея выходит на улицу. Маркиз не относится к числу тех, кто сочувствует народным волнениям, однако присутствие французов его, офицера и испанца, задевает. Поначалу он, как и многие люди его круга, был горячим сторонником Бонапарта, положившего конец ужасам революции, которая залила кровью сопредельную страну, и восхищался его военным гением, но в последнее время все это уступило место досаде и раздражению патриота, увидевшего отчий край в чужих руках. Маркиз принадлежал к числу тех, кто приветствовал падение Годоя, отречение Карла IV и восшествие на престол Фердинанда VII. Хоакин Фернандес возлагал на молодого короля большие надежды, хотя, опять же как человек военный и сдержанный, никогда не позволял себе прилюдно высказываться по поводу нынешнего положения страны, оставляя свои суждения для домашних и узкого круга ближайших друзей.

В сопровождении лакея по имени Ольмос, еще в полку служившего у него вестовым, маркиз намеревается обойти квартал, посмотреть, что там творится, а затем подняться ко дворцу. И вот, обогнув сзади церковь Санта-Мария, он идет по улице Альмудена до площади Консехос и, обменявшись впечатлениями со знакомым книготорговцем – тот сомневается, стоит ли сегодня открывать лавку, – сворачивает налево на улицу Фактор, которая ведет на площадь Орьенте. Улица пустынна. Ни души на тротуарах, никого не видно в окнах и на балконах – и чутье военного человека подсказывает, что в этом странном безлюдье и безмолвии таится какая-то опасность.

– Знаешь, Ольмос, мне это совсем не нравится.

– И мне тоже.

– Давай-ка лучше вернемся. Пройдем через арку дворца. Custos rerum prudentia, что в вольном переводе значит: «Береженого Бог бережет». А? Ты как считаешь?

– Я буду считать так, как скажет ваше сиятельство.

От внезапно раскатившейся барабанной дроби обоих пробирает озноб. Барабан все громче доносится из-за угла улицы Биомбо, и ему вторит мерный, грузный, частый топот по мостовой – людей идет много, и идут они быстро. Маркиз и его слуга прижимаются к стене ближайшего дома, ища укрытия в подворотне. Оттуда они видят, как пехотная рота полного состава, с оружием и в походном снаряжении, с офицерами впереди выворачивает из-за угла и беглым шагом движется в сторону дворца.

Французские войска вышли в город.

Около десяти утра на эспланаду вступают первые восемьдесят семь гвардейских гренадер из охраны резиденции Мюрата во дворце Гримальди. Блас Молина, после убийства француза возвращающийся на площадь, сразу замечает плотную колонну солдат в черных киверах, в синих мундирах с белыми жилетами. Это не новобранцы, сразу смекает слесарь, а отборная часть, сливки Великой армии. Как и у всех, кто стоит рядом, душевное состояние Молины маятником качается от глубочайшей растерянности до бешеной ярости к французам, чьи угрожающие намерения вполне очевидны. Расстояние от соседней площади Доньи Марии-де-Арагон они преодолели за считаные минуты, а когда вошли на дворцовую эспланаду, стало видно, что их сопровождают две орудийные запряжки, а следом движется остальная пехота, покинувшая казармы на улице Сан-Николас. Соединясь в виду «подъезда принца», отряд безупречно отработанным маневром разворачивается в боевой порядок. Офицер, которому поручено это дело, получил от Мюрата ясный приказ: повторить акцию устрашения, неизменно приносившую столь благодатные плоды в Каире, Милане, Риме и, наконец, совсем недавно – в Лиссабоне, где ее провел генерал Жюно. И, исполняя череду сухих отрывистых команд с быстротой и четкостью, присущими лучшей армии мира, артиллеристы снимают с передков 24-фунтовые пушки, наводят, заряжают картечью, а гренадеры, взяв на изготовку, становятся в две шеренги напротив полутысячной примерно толпы.

– Ну, держись, ребята, сейчас угостят… – замечает кто-то возле Молины.