Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Отличительной чертой судебного следователя первого участка Петрозаводского уезда Тимофея Федоровича Чеснокова была аккуратность. Сам по натуре человек тихий, он меньше всего подходил для хлопотливой должности судебного следователя, требовавшей размаха фантазии, широты мышления, крутых поворотов в отношении с обвиняемыми. Нет, Чесноков не был блестящим следователем, хотя служил по ведомству юстиции более тридцати лет и дослужился до чина статского советника. Неторопливость, сосредоточенность и аккуратность — вот три кита, на коих основывалась вся его карьера, не очень успешная для человека с университетским дипломом. Рассказывают, что в Петрозаводск Тимофей Федорович приехал совсем иным и его первое дело о злоупотреблениях тогдашнего начальника Олонецкой таможни наделало много шума. Было это в пору, когда судебные учреждения России переживали бурную и долгую неразбериху, вызванную введением судебной реформы 1864 года. Дважды окружной суд под напором неопровержимых улик выносил обвинительный приговор, и дважды Сенат, разбирая кассационную жалобу обвиняемого и придравшись к каким–то формальным неточностям, кассировал приговор. Дело длилось около двух лет, и за этот срок общественное мнение губернии эволюционировало от восхищения молодым следователем к его полному порицанию. В конце концов дело было передано для дополнительного дознания в другие руки, обвиняемый был переведен на службу в другую губернию, а следователю Чеснокову пришлось начинать свою карьеру заново, но уже не с нуля, а с минусовой позиции, так как начальство усмотрело в его действиях серьезные упущения.

С тех пор Тимофей Федорович стал неузнаваем. Больше он уже не получал ни замечаний, ни порицаний по службе. Но с годами его некогда румяное, жизнерадостное лицо бледнело, приобретало серый землистый оттенок, карие глаза становились все более печальными а сам он как–то быстро постарел, отпустил бородку, усы, купил пенсне и стал похож на учителя гимназии.

Во время допросов он неторопливо записывал показания в протокол, четко формулируя вслух каждую фразу и требуя от допрашиваемого подтверждения ее правильности. Вопросы задавал ровным, спокойным голосом, без всякого желания навязать обвиняемому какую–либо мысль, поэтому и протоколы Чеснокова отличались обстоятельностью и строгой последовательностью.

Сегодня он вел следствие в присутствии помощника прокурора Григоросуло. Самойленко–Манджаро не без оснований опасался, что допрос может затянуться на несколько часов. Полковник Криштановский уже начал терять терпение. Несколько раз он просил полицеймейстера пойти узнать — скоро ли, — и уже готов был сам отправиться в камеру городского пристава, когда наконец дверь кабинета растворилась и вслед за Григоросуло вошел с портфелем в руке Чесноков.

— Наконец–то! — Полковник поздоровался с вошедшим и спросил: — Надеюсь, после такого длительного допроса вы нас утешите важными сведениями?

— Обвиняемый признал себя виновным, — тихо ответил Чесноков.

— Но это мы знали и раньше!.. А сообщники? Цель преступления? Есть ли какие–либо дополнительные данные о политическом характере злодеяния?

Чесноков достал из портфеля протокол и протянул полковнику:

— Вот протокол! Случай казусный… Больше, к сожалению, я ничего пока добавить не могу… Господин полицеймейстер, вручаю вам постановление о мере пресечения… Копию прошу направить вместе с обвиняемым начальнику тюрьмы… Пострадавший Иванов и свидетель Ишанькин сегодня мне не потребуются. Пусть явятся завтра к одиннадцати часам в мою камеру.

Полковник быстро пробежал глазами протокол, недовольно хмыкнул в сторону Чеснокова и приказал Самойленко–Манджаро:

— Прошу приступать к дознанию!

— Могу я, господин полковник, ознакомиться с протоколом?

— Да, да, конечно… Только он навряд ли отражает характер дела. Телеграммы командиру корпуса, департаменту полиции и начальнику охранного отделения я отправлю немедленно.

— Не лучше ли, господин полковник, подождать окончания допроса, — нерешительно возразил Самойленко–Манджаро.

— Нет. Ждать нет никаких оснований. О результатах прошу мне донести немедленно. Я буду дома. Для ведения дознания предоставляю все вверенные мне права.

— Слушаюсь!

Пока начальник одевался и разговаривал с Григоросуло, Самойленко–Манджаро успел прочитать протокол и подчеркнуто громко сказал полицеймейстеру:

— Прошу вас, Михаил Романович, немедленно принять ряд мер… У дома Анохиных, по Новой улице, установить засаду. Произвести тщательный обыск, брать всех приходящих и доставлять в жандармское управление… Обыски, вероятно, потребуются и в других местах. Сегодня же для допроса поочередно доставить в управление всех лиц по моему списку..

— Слушаюсь, Константин Никанорович!

Мальцев весь сиял от счастья, что такое щепетильное и непривычное для него дело столь легко и естественно вышло из ведения полиции, и ему уже не надо ни думать, ни приказывать, а лишь подчиняться и исполнять.