Самое нелепое и парадоксальное состояло в том, что если бы члены суда и захотели вынести обвиняемому иной приговор, то они не смогли бы этого сделать. По высочайшему повелению от 8 сентября 1905 года военно–окружной суд сам не имел права смягчить наказания, а лишь мог, при наличии смягчающих обстоятельств, наряду с вынесением смертного приговора представить командующему войсками отдельное постановление.
На желании хоть как–то добиться у суда этого «отдельного постановления» и были сосредоточены слабые усилия защитника. Он сам понимал их тщетность…
— Скажите, свидетель, чем вы объясняете мотивы покушения на вас? Не вашим ли излишне ревностным отношением к службе, когда вы ежедневно наблюдали за человеком, не являющимся неблагонадежным?
— Не могу знать–с. За Анохиным мы не вели наблюдения, он лишь замечался нами…
— Значит, покушение на вас не связано с исполнением вами служебных обязанностей?
— Ваше превосходительство! — поднялся прокурор. — Мне кажется, адвокат допрашивает Иванова не в качестве свидетеля, а в качестве потерпевшей стороны, что уже отвергнуто постановлением суда.
— Да–да, — согласился председатель. — Суд считает возможным прекратить допрос свидетеля Иванова. Есть ли надобность в допросе свидетеля Ишанькина?
И обвинение, и защита от допроса Ишанькина отказались.
— Судебное следствие считаю оконченным, — объявил генерал. — Переходим к прениям сторон. Ваше слово, гocподин прокурор!
— Я, господа судьи, не намерен долго задерживать ваше внимание. Дело совершенно ясное, а судебное следствие не вскрыло, да и не могло вскрыть никаких новых обстоятельств. Ввиду признания обвиняемым своей вины, попытка защиты привнести в ход процесса какие–то иные мотивы покушения, кроме политических, выглядит особенно неубедительной. Сегодня мы еще раз имеем дело с отголосками того зла, которое, стремясь подорвать благополучие и процветание империи и трона, уже привело однажды к беспорядкам, бунту и кровопролитию. К счастью, наши законы справедливы, незыблемы и решительны в квалификации такого рода деяний. То, что обвиняемый молод, заставляет нас лишь строже отнестись к его преступлению, ибо это не какая–то случайная ошибка, а вполне обдуманный, преднамеренный акт, свидетельствующий не о заблуждениях, а о коренной порочности некоторой, правда — небольшой, доли современного молодого поколения. Обвинение считает вину полностью доказанной и требует применения 279 статьи XXII книги Свода военных постановлений.
— Слово предоставляется защите! — объявил генерал, посмотрев на часы. Прошло уже тридцать пять минут. Если адвокат затянет свою речь, то может создаться весьма трудное положение. Ведь князь Долгоруков скоро должен покинуть суд, а вынесение резолюции требует обязательного присутствия всех четырех временных членов…
Защитник — помощник присяжного поверенного Петропавловский — не знал этого беспокоящего судью обстоятельства. Но он знал другое — военный суд не любит долгих речей и словопрений. А поскольку он понимал, что ему никогда не удастся опровергнуть или поколебать в глазах суда выдвинутые против Анохина обвинения, у него оставался, как ему казалось, единственный слабый шанс для облегчения участи подзащитного: не раздражать суд безуспешными спорами с прокурором, а постараться найти какие–то смягчающие обстоятельства. Таким обстоятельством представлялась ему молодость обвиняемого. Правда, прокурор, как бы угадав его намерения, в своей речи упредил и этот довод, но другого ничего не оставалось.
Вот почему речь адвоката продолжалась всего несколько минут и была выдержана в плане индивидуально–психологической защиты.
Характеризуя подзащитного и жизнь провинциального Петрозаводска, где вырос Анохин, он намеренно избегал постановки политических и социальных проблем.