Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Не знаю, товарищи, имеет ли смысл отвечать на все те недостойные выпады, которые позволил себе предыдущий оратор. Лично для меня он не сказал ничего нового или неожиданного. Все это мы уже много раз слышали: и обиды, и оскорбления, и угрозы. Да и можно ли было ждать чего–то иного от представителя партии, которая вместе с Керенским продала дело революции, вступив в сговор, с международными империалистами. Партия, которая, входя в правительство Керенского, не захотела дать народу ни мира, ни земли, которая давно уже погрязла в революционной демагогии… Меньшевики и правые эсеры стояли у власти в Олонецкой губернии более полугода. Разрешили ли они хоть один, из коренных вопросов революции? Нет, нет и нет. Они лишь уповали на Учредительное собрание — дескать, оно разрешит все наболевшие вопросы. Возьмем ваш завод. Даже введение рабочего контроля на заводе проходило при таком сдерживающем влиянии их губернского исполкома, что по–настоящему так и не смогло развернуться. А ведь для этого никакого Учредительного собрания не требовалось. Для этого лишь нужно быть революционером не на словах, а на деле. Вот почему, когда большевики стали во главе октябрьского переворота и одним решительным ударом разрубили все запутанные узлы русской революции, то меньшевики и эсеры завопили — «это, дескать, узурпация власти». Давайте посмотрим, что представляло собой Учредительное собрание. Да, в подавляющем большинстве оно состояло из представителей социалистических партий. Но у этого большинства лишь оболочка была социалистической, Ведь это собрание отказалось даже обсуждать «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа», декреты о земле и о мире… И теперь об этом собрании тоскует «революционер» Шишкин! Вот. товарищи, и судите сами, кто предает дело революции! Об этом можно бы говорить много, но я не хочу отнимать у вас времени.

— Вы позорно уклонились от существа, вопроса! — выждав, пока Парфенов сойдет с верстака, закричал кто–то из сторонников Шишкина, и сразу возник шум.

Собрание разделилось. Одни, выкрикивая обвинения в адрес большевиков, требовали объяснения их действий, другие пытались утихомирить крикунов.

Выступление заводского большевика Христофора Дорошина лишь подлило масла в огонь. Невысокий, подвижный и горячий по характеру, он не стеснялся в выражениях и так разозлил немногочисленных, но весьма упорных своих противников, что казалось, вот–вот начнется свалка. Дорошин заканчивал свою речь под несмолкаемый гвалт, и Анохин не разобрал его последних слов.

На трибуне представитель ВЦИКа Алексеев. Он долго стоит, выжидая внимания, внешне спокойный, невозмутимый. Алексеев молод. Он, пожалуй, моложе всех других, стоявших вблизи верстака. Но в его веселых глазах светится такая уверенность в себе и в благополучном исходе бушующих внизу страстей, что это невольно привлекает, заставляет думать, что все это им не один раз уже пережито и испытано.

Говорит он спокойно, непринужденно, но ему намеренно мешают. Как только толпа начинает стихать, вновь и вновь раздаются провокационные выкрики, и слова оратора тонут в нахлынувшем шуме. Алексеев опять выжидает тишины и, не обращая на выкрики внимания, продолжает речь с повторения прерванной фразы.

Тщетно Григорьев призывает к порядку. Меньшевики то один, то другой пытаются без разрешения председателя взобраться на верстак с тыла, но рабочие, выстроившись плотной стеной, задерживают их, не пускают.

Алексеев заканчивает речь под аплодисменты, свист и улюлюканье.

Список ораторов исчерпан, Григорьев выжидает тишины, спрашивает:

— Кто еще желает высказаться?

— Хватит! Голосуй! — несется в ответ.

Один из меньшевиков без предоставления слова прорывается на трибуну и начинает говорить. Его совеем уже не слушают, но он продолжает речь, говорит что–то долго, возбужденно и заканчивает неожиданным выкриком:

— История рассудит нас!

И на этот раз аплодисменты тонут в дружном свисте и улюлюканье.

— Есть еще желающие? — Григорьев медлит, обводит взглядом всех и задерживается на Анохине. Секунду–другую они молча смотрят друг на друга. И Петр резко поднимает вверх руку.

— Слово имеет товарищ Анохин!

Пока Петр протискивается вперед, Григорьев поясняет:

— Вы все знаете товарища Анохина. Он сын бывшего столяра из литейки Федора Анохина. Царским судам был приговорен к смертной казни, отбывал каторгу и недавно вернулся домой. Давайте, товарищи, послушаем, что скажет нам бывший политкаторжанин, наш земляк.

Люди расступаются, с любопытством смотрят на молодого, невысокого человека с усиками, в ушанке, в демисезонном пальто, в яловых сапогах, пробирающегося к верстаку. Многие припоминают и Федора из литейки, и его сына — рассыльного из типографии — но где ж теперь признаешь его, ведь столько лет прошло. Завод за эти годы вырос вдвое, появилось много приезжих — им–то и совсем неведома эта давняя петрозаводская история.