Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Петр и сам еще не утратил чувства волнующего удовлетворения и исходом митингами успехом своей первой в родном городе публичной речи. Однако похвала Абрама ничего не добавила к этой его радости. В ней почудилось ему что–то расчетливое, даже льстивое, совсем не свойственное прежнему, сдержанному и скупому на одобрения Абраму.

— Додик… он тоже левый эсер?

— Ты хочешь сказать левый социал–революционер? — с улыбкой поправил его Абрам. — Нет, пожалуй… Давид живет в Петрограде и как–то отошел от политики… Да он, по существу, и не был к ней близок. Так, мальчишеское увлечение…

— А Лева Левин?

— Лева — да. Он член нашей партии, функционер в типографии… А Иван Новожилов? Помнишь его? Теперь он товарищ комиссара земледелия в губисполкоме… Ты, я вижу, чем–то огорчен?

— Слушай, Абрам…

— Да, я слушаю…

— Я не умею хитрить… Особенно с друзьями… Ты прав, я очень огорчен.

— Чем?

— Как бы тебе сказать… Скорей всего, своей наивностью. Или тем, что мы оказались не вместе. Я был уверен, что встречу тебя, Додика, Леву среди большевиков… Конечно, это наивно, но я почему–то верил.

— Представь себе, улыбнулся Рыбак, — я ведь тоже не думал, что встречу тебя таким правоверным большевиком. Вчера я даже не поверил Балашову… Но в конце концов разве это главное? Мы делаем одно общее дело. Рука об руку боремся и работаем. Нас многое связывает в прошлом, а еще большее в настоящем. В чем–то мы расходимся, критикуем друг друга, но в нашем сотрудничестве залог успеха революции. Это признают и ваши, и наши партийные вожди. Неужели мы с тобой порвем старую дружбу?

— Да нет… Разве об этом речь…

— Ты не очень спешишь? — остановился Рыбак.

— Нет, а что?

— Знаешь, давай навестим Леву Левина. Он, кажется, хворает и будет рад повидать тебя. Посидим, потолкуем.

— Может быть, в другой раз… Сам понимаешь, вчера только приехал, дел по горло.

— Э–э, друг! Другого раза может и не быть. Обстановка такая — закрутит, завертит, не до встреч потом будет. Уж решайся, Петр, пожертвуй вечерок для друзей.

— Ладно, пойдем.

Лева Левин жил в том же доме на углу Святонаволоцкой и Жуковского, где Петру не один раз доводилось бывать в прежние годы. Казалось, с тех пор ничто здесь не изменилось. Та же загроможденная сундуками полутемная прихожая, те же три небольших комнаты, забитых угловатой, темного дерева мебелью, сохранившейся еще с времен, когда покойный Илья Левин прибыл со своим многочисленным семейством из Петербурга и был назначен фактором губернской типографии. Все в квартире было таким старым, поблекшим, пропахшим нафталином, что, казалось, утратило всякую способность стареть еще больше.

Гостей встретила седенькая, легонькая, трясущаяся к старушка, в которой Петр не сразу признал некогда шуструю, суетливую мать Левы, умевшую раньше так вести разговор, что гостю и слово вставить было трудно. От прежнего осталась лишь манера всплескивать словно в испуге руками и тянуться подслеповатыми глазами к лицу собеседника. Но по части разговора тетя Фаня явно сдала.

— Это Абраша, — тихо как бы для себя удовлетворенно произнесла она, чуть ли не ощупав Рыбака, и потянулась к Анохину. — А это кто же? Вы наверное к Левушке… Он дома, дома, проходите.

Так и не признав Анохина, она всплеснула руками и засеменила по узкому проходу.

— Левушка, Левушка… Где же ты? К тебе пришли. Абраша пришел и еще господин какой–то.

— Тетя Фаня, это никакой не господин, теперь господ нету, а это пришел Петя Анохин, друг Левы, помните? — сказал Рыбак, раздеваясь и жестом приглашая Петра сделать то же.

Старушка, взмахивая руками, уже успела прилететь обратно.

— Как же не помню? Чтоб все так помнили, как я. Петю Анохина казнили в то лето, когда Левушку забрали жандармы… Помню, помню. Беленький был, светлоглазый и Левушку очень любил. Не дай бог, каково было его матери?!

— Тетя Фаня, вы ошибаетесь, — мягко улыбаясь, объяснил Абрам. — Петю не казнили. Вот он, перед вами. Казнили другого, Сашу Кузьмина.

— Как же другого? Я хорошо помню, что в городе про Анохина говорили. Зачем же ты, Абраша, меня перебиваешь? Мы с Левушкой на его могилу ходили. На Неглинском кладбище… Чтоб все такими порядочными были, как этот самый юноша, мир его праху. Левушка говорил, что если бы он его от жандармов не скрыл, то и Левушку тоже казнили бы. А за что? Глупенькие они были, молоденькие…

— Мама, вы все перепутали, не надоедайте гостям, — с легким раздражением сказал Лева, появляясь из дверей комнаты.

— Левушка, не волнуйся! Тебе вредно! — всплеснула руками мать.

— Смотри, кого я к тебе привел! — закричал Абрам, подталкивая вперед Анохина.

Лева — заметно располневший, полысевший и даже как–то обрюзгший — долго и растерянно щурился сквозь очки, потом вдруг расплылся в счастливой улыбке и, вытянув вперед руки, как слепой, пошел навстречу Анохину. Не находя слов, они тискали друг друга, терлись небритыми щеками до тех пор, пока почувствовали неловкость, и оба разом отстранились.