Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Да, Анохин, конечно, видел Ленина, и однажды — совсем близко. Это было в январе, в день открытия Учредительного собрания, когда Анохин в числе других комиссаров–большевиков стоял в вестибюле Таврического дворца. Ленин в сопровождении Бонч–Бруевича и трех женщин быстро прошел мимо, на ходу поприветствовав товарищей.

— Да, я видел Ленина. Но зачем это вам, Константин Васильевич?

— Отлично. Тогда скажите же мне поскорее, какого цвета у него глаза? Вначале я определил, что карие, но Варвара Васильевна заронила во мне сомнение.

— Глаза, глаза… — Анохин напряг память. Он отлично, как сейчас, видел перед собой драповое пальто с барашковым воротником, такую же ушанку, короткую острую бородку — действительно рыжеватую, — широкий нос, скулы, усы. Все это промелькнуло быстро, в течение двух–трех секунд. Но какие же у Ленина глаза — почему же он не запомнил их? Ведь, войдя, Ленин посмотрел сначала вправо, потом влево — должны же были они с ним встретиться взглядами? Как же это он, Анохин, не обратил внимания на цвет его глаз?

— Действительно, — продолжал Собакин, — если судить по этой фотографии, то они могут оказаться и карими, и темно–серыми, и вообще черными.

— Константин Васильевич, я не помню, какого цвета глаза у Ленина.

— Как это не помните? Вы же говорите, что видели его!

— Видел, но не запомнил. Вернее, не заметил, не обратил внимания.

— Это не делает вам чести.

— Разве это так важно? Сделайте их точно такими, как на фотографии.

— Вы представляете, что говорите?! У настоящего художника даже в карандашном наброске точно угадываешь цвет глаз. А мне вы предлагаете рисовать всем известного человека в натуральную величину, и я решительно ничего не знаю о нем! Если я не буду точно знать цвета глаз, я отказываюсь от работы.

— Завтра я скажу вам это точно.

— Не завтра, а сегодня, сейчас. Поймите, что без этого я даже думать не могу о работе. С точки зрения портретиста — это просто кощунственно.

Минута тягостного для обоих молчания, как видно, остудила пыл художника, и он продолжил разговор в более спокойном тоне.

— Возможно, среди вас есть еще кто–либо, кто видел Ленина?

— Конечно, есть. Григорьев, Гижицкий.

— Могу я узнать их адреса?

— Хорошо. Идемте.

— Куда?

— К Григорьеву. Гижицкий, к сожалению, в Пудоже.

Уже брезжила слабая полоска занимающейся за озером зари, когда они вышли на Круглую площадь, спустились в заводскую ямку, перешли Лососинку и оказались на другой, уже Зарецкой части города. Они шагали вдоль глухого забора, и Анохину было особенно обидно ощущать за ним непривычную тишину. Завод молчал. Вот уже несколько месяцев заказов и материалов с трудом доставало для работы в одну смену, и из всех болей и забот губисполкома эта была едва ли не самая горькая. Ведь завод составлял основу города, с ним всегда были связаны надежды обитателей вот этих рабочих домиков — и здесь, и в Закаменном, и на Голиковке. Разве не обидно, что теперь, когда власть действительно перешла в руки революционного пролетариата, завод вынужден перебиваться случайными заказами на ремонтные работы? Конечно, трудности эти временные. Анохин твердо верил, что Анисимов и Эрихман, командированные два дня назад в Петроград, привезут добрые вести. На исполкоме им так и было сказано — без обеспечения завода заказами и материалами назад не возвращаться. Ремонт паровозов для Мурманки, которым занимаются цеха, дело временное, непривычное и не очень–то верное. Оно лишь расхолаживает заводской коллектив…

— Петр Федорович, будьте любезны подождать меня! — послышался голос Собакина.

Анохин остановился. Вот черт, и не заметил, что оставил художника далеко сзади.

—– Жду, Константин Васильевич, жду…

4

Приходу Анохина Григорьев нисколько не удивился. Он еще не знал, кто пришел и зачем, но пока жена Елизавета Степановна открывала дверь, успел встать с постели, наспех одеться и принялся было натягивать сапоги.

— Погоди, Николай Тимофеевич, — остановил его Анохин. — Мы ненадолго. Скажи, ты видел Ленина?

Григорьев с удивлением посмотрел на Анохина, на неизвестно зачем появившегося здесь учителя гимназии, снова на Анохина, и пожал плечами: дескать, сам же знаешь, что видел, зачем спрашиваешь?

— Не помните ли вы, товарищ Григорьев, — заторопился Собакин, — какого цвета глаза у Ленина?

Григорьев нахмурился… Черт те знает что? Если бы в городе не был бы введен строгий сухой закон, то можно невесть что подумать.

Николай Тимофеевич не спеша натянул сапоги, встал и лишь затем в упор поглядел на Собакина.

— Зачем вам это?

Узнав в чем дело, широко заулыбался. «Хорошо. Ладно придумали», — в душе одобрил он, но ни слова не сказал. Так и стоял, улыбаясь и довольно разглаживая усы. Даже забыл, о чем его спрашивают. А когда Собакин напомнил он явно растерялся.