Гуси-гуси, га-га-га...

– Тебе виднее, – хмуро усмехнулся Корнелий. – «Пятнашки»… Через уловитель берешь сигналы или особым прибором?

– Вот приемник. – Альбин шагнул ближе, протянул правую руку. На запястье мигал красным огоньком приборчик, похожий на часы. – Искрит, стерва. Значит, пацан где-то недалеко…

Корнелий встретился с Альбином глазами, потом оба посмотрели на пистолет.

Еще на что-то надеясь и оттягивая время, Корнелий спросил:

– Как же ты шел по «пятнашкам»? След наверняка прерывался. Автомобиль…

– Прерывался. Взяли сигнал через спутник.

– Сколько возни из-за бездомного пацана. Герои-уланы…

Альбин тихо сказал:

– Корнелий, зачем тебе этот мальчишка? Всем рискуешь…

– Зачем – тебе не понять.

– Объясни.

– Постараюсь доступнее… Он ребенок. А вы его в тюрьму. А он хочет жить с родителями. Вот я и пытаюсь помочь. Не ясно разве?

Альбин грустно хихикнул:

– Ты дитя, хуже этого Цезаря. Его родителей сам черт не выцарапает на волю. Они же в Лебене.

– Где?

– В Лебене! Институт генной техники и нейроинженерии. Там спецотдел закрытого типа. Наверняка выкачивают у мамы с папой, не по их ли вине исчез у сыночка индекс. Не в наследственности ли дело.

– Не в наследственности! – вырвалось у Корнелия.

– Там узнают, в чем именно. Специалисты…

– Сволочи вы, – сказал Корнелий.

– Я-то при чем? Ну, посуди сам. Я же… – Альбин вдруг метнулся, упал на Корнелия, оба мертво вцепились в пистолет. Покатились. Альбин Мук был сильнее. Сопя, он выкручивал скользкий «дум-дум» из пальцев Корнелия, и пальцы слабели, и надежды уже не было. И вдруг Альбин выпустил пистолет, молча откатился в сторону. Сел, нелепо вскинув руки…

Корнелий быстро поднялся на колени. И увидел Цезаря. Тот стоял рядом, костлявый, маленький, беспощадный. Расставил ноги и держал наперевес, как ружье, свой «С-2». Пустой. Альбин Мук не знал, что пустой.

Цезарь ничего не говорил. Видимо, во время схватки он молча подошел и толкнул Альбина ногой…

– Встань, – сипло сказал Корнелий и встал сам. – Руки на затылок.

Альбин повиновался. Проговорил спокойно:

– Славно вы сработались, мальчики. Аж завидно… Только зачем тебе это, Корнелий? Ведь скоро найдут по индексу. Тогда не выкрутишься.

– Ищите… – выдохнул Корнелий. – Искать вам, не переискать…

И вдруг понял: «А ведь электронный привратник даже не пустил бы меня домой! Не открыл бы калитку безынде!»

Он испытал сладкое, совсем неподходящее моменту чувство: смесь теплой печали, облегчения и благодарности судьбе, которая в лице шалопута Витьки лишила его индекса. Лишила обратного пути. Избавила от малодушных терзаний, от возможного дезертирства.

«Но ведь я решил раньше, когда еще не понял, что вернуться нельзя», – отметил он с ребячливым тщеславием. И опять посмотрел на инспектора Мука. Тот озадаченно мигал белыми ресницами.

– Идите… – проговорил Корнелий уже чисто, без хрипоты. – И запомните, инспектор: Корнелий Глас умер… Сними приемник, Альбин. И брось мне.

Альбин, темнея лицом, стянул с запястья браслет, кинул под ноги Корнелию. Тихо спросил:

– Можно я пойду? Я не скажу, где вы…

– Который раз говорю: иди…

Альбин повернулся, сделал два шага. И, оглянувшись, вдруг произнес, будто через силу:

– Такие приемники есть и у других. Пусть мальчишка бросит башмаки да вымоет ноги, на них тоже «пятнашки»…

Корнелий больше никогда не встречал Альбина Мука. И не понял, почему он предупредил беглецов. Не хотел, чтобы Цезаря поймал кто-то другой, не инспектор Мук? Или шевельнулось в нем что-то человеческое? Поди разберись…

Сандалии Цезарь сбросил в кустах, ноги сполоснул в бассейне тихого, еле журчащего фонтана. И теперь послушно, резво и молчаливо топал рядом с Корнелием. У того опять от пистолетной тяжести обвисли брюки.

По древней парковой лестнице спустились к пристани для прогулочных катеров. Переехали через реку. За рекой монорельса не было, сели на пузатый, шипящий, как старый пылесос, автобус. Редкие пассажиры косились на потрепанного дядьку и босого мальчика с репьями в торчащих волосах. Старый и малый, два обормота. Ну и времена, ну и воспитание. Впрочем, никто ничего не сказал.

Доехали до Серебряной рощи, пошли окраинными аллеями. Цезарь спросил наконец:

– Простите, куда мы идем?

– А? – откликнулся Корнелий. Он думал о Рибалтере. Точнее, о Петре и Рибалтере. О людях, непохожих (ну, совершенно непохожих) друг на друга. Ничем. Кроме одного: первый недавно умер и второму тоже скоро предстоит умереть – от одних и тех же людей. Точнее – от людей Системы. Казалось бы, все логично: Петр сопротивлялся Системе и погиб с оружием в руках. Рибалтер нарушил закон и едва не погубил человека. Горько, но вроде бы объяснимо. Однако именно объяснимости Корнелий не чувствовал. Логика вставала на дыбы… О Петре Корнелий думал со спекшейся горечью, похожей на засохшую кровь. О Рибалтере – с едкой усмешкой и примесью печального злорадства. Потому что он знал, что будет делать дальше.

– …А? – отозвался Корнелий (кажется, Цезарь снова о чем-то спросил). – Ты молодчина. Как ты его осадил, этого инспектора.

Цезарь жалобно поморщился:

– Это противно. Я пнул, а он… такой мягкий. И сразу откатился.