Гуси к чужому обеду

— Мы выбираем не жену, Боло, — мы выбираем специалиста! Измена жены — это наше личная проблема, измена специалиста — проблема корпорации… Этот Боксон никуда не денется — ему нужно всего лишь предложить действительно интересную работу и определенную самостоятельность — и он горы свернет! В 42-м я был в России, в Крыму, при штабе Манштейна. Гитлер тогда не вмешивался в подробности армейских операций, и Манштейн громил русских на всех направлениях — у несчастных действия на уровне полка требовали согласования с самим Сталиным, а этот дядя Джо был абсолютным болваном — ваши Рузвельт и Черчилль вертели им как марионеткой…

— Людей все равно надо держать на коротком поводке, — не согласился Боло, — в свое время Багси Сигалу позволили самостоятельно тратить деньги на строительство казино «Фламинго», а в результате для спасения кассы пришлось парня пристрелить… А куда пропали деньги, неизвестно до сих пор!.. — последнюю фразу Боло произнес с таким злобным выражением, что Клаус не сдержал иронии:

— Встретишь на том свете Сигала — спроси!..

— Да уж не забуду!..

«Боло был и остался гангстером, — размышлял Клаус, — уровень мышления все-таки не изменить! Гениальная идея Багси Сигала принесла мафии миллиарды, а они все ещё не могут простить покойнику какие-то три сотни тысяч…». Возвратившемуся Мак-Рэю Клаус сказал:

— С сегодняшнего дня начинай собирать информацию о Боксоне. Он слишком рано стал офицером Иностранного Легиона, такие ранние вызывают у меня подозрение… Срок — сорок восемь часов. Вопросы есть?

Дополнение к теме (1)

Свое прозвище — Пинки — Румяный — он получил ещё в детстве, этакий энергичный крепыш с розовым лицом. Много позже, старенький доктор из армейской медицинской комиссии сказал коллегам: «Типичный образец кандидата на инсульт, в прошлые времена таких лечили кровопусканием, как ни странно — помогало!..»

Первый раз Пинки убил человека случайно — какой-то пьяный бродяга стоял на перроне, орал невнятные ругательства в адрес премьера Вильсона (наверное, начитался газет), и вцепился грязными пальцами в проходившего мимо Пинки: «Брат, ты должен мне три пенса!». Пинки оттолкнул его, но бродяга не унимался, бежал следом, протягивал свои руки к новенькой замшевой куртке, а Пинки любил эту куртку — подарок бабушки, такая теплая мягкая замша, не то, что грубая холодная кожа рокерских мотоциклетных «косух», а этот пьяный все царапал своими треснувшими ногтями нежнейший ворс, и Пинки ударил — совсем несильно, бродяга даже не упал, а лишь разозлился и плюнул смердящей желтой слюной, и она потекла по куртке, оставляя темный мокрый след, и Пинки неуловимым движением взметнул раскрывающуюся бритву и располосовал бродяге горло… И острое чувство восторга при виде алой пульсирующей крови внезапно захватило Пинки… В тот день он завербовался в армию.

Та девчонка, с которой он забрался в полуразвалившийся склад, была тупа, как курица — хихикала после каждого слова и все время грызла конфеты, называла Пинки милягой и попросила взаймы пять шиллингов. Денег у Пинки не оказалось, она, отвратительно захихикав, полезла к нему в карман: «Проверим, проверим!..», а когда Пинки её ударил, заверещала, как в том фильме, про психа в мотеле… Пинки просил её замолчать, но девка не унималась, и тогда он ударил её ещё раз, и ещё, и ещё, пытаясь считать удары, но сбился со счета, и остановился, когда вдруг осознал наступившую тишину… Сколько-то времени он сидел рядом с ней, пытаясь справится со страхом, затем вдруг почувствовал какое-то необычное спокойствие, неторопливо вынул из кармана бритву и сделал точное движение. Он дождался конца агонии, немигающим взглядом наблюдая, как из артерий вытекает кровь, потом забросил свой рюкзак за спину и пошел на станцию — он возвращался домой с армейской службы, его ждали…

У Пинки была неплохая работа — агент по оптовым закупкам в магазине автомобильных запчастей, часто он выезжал по делам в Лондон, вечером брал проститутку, шел к ней на квартиру, на отель не соглашался, и всегда завершал секс избиением. Чтобы женщина не кричала, приставлял ей к горлу свою любимую бритву, беззвучные слезы его веселили, а на прощание («на память!») делал совсем небольшой надрез, почти царапину — только чтобы потекла кровь, ему нравился цвет крови — «цвет жизни», говорил он… Однажды рука чуть-чуть дрогнула (колыхнулся водяной матрац) и Пинки не сдержался — взмах бритвенного клинка, судороги агонизирующего тела, кровь — такая алая на белоснежной простыне… Больше всего ему понравилось сжимать женщине грудь и чувствовать пальцами, как умирает сердце… «В конце концов, она была всего лишь шлюха», решил Пинки. Следующую женщину он убил в Манчестере, ещё одну — в Ливерпуле. Он начал внимательно читать газеты, пытаясь через криминальную хронику следить за расследованием убийств. Иногда ему было смешно — эти безголовые репортеры постоянно несли такую ахинею!..