Ходили же мы — не поймешь, обутые или разутые, в шляпах или с непокрытой головой, ибо на ногах носили стоптанные худые опорки и шляпа была одни дырья. Сорочек мы не надевали. Начнешь, как положено, клянчить жалостным голосом, а тебе скажут: «Прости, братец! Бог подаст, а мы в другой раз!» Тогда попросишь хоть пару старых башмаков или негодную шляпу «для бедняка, что ходит в зной и ненастье голый и босый! Благословен господь, что избавил вашу милость от бед и мытарств, какие мы терпим! Да умножит он свои благодеяния и охранит вас от козней недругов, да ниспошлет он вашей милости здоровье душевное и телесное, в нем же истинное богатство!»
Ежели и на это скажут: «Поверь, братец, дать тебе нечего, ну совсем нечего», — тогда можно еще попросить: «Подайте хоть старую рубашку, ветхую, негодную» чтобы мне, злосчастному, наготу прикрыть и язвы залечить, а вас да укроет на небесех господь своей благостыней! Христом-господом заклинаю, сжальтесь над убогим, ибо не в силах я трудиться и заработать на одежду! Благословенна пречистая дева Мария, заступница наша!» Станешь так приговаривать — каменное сердце и то смягчится!
Редко мы уходили с пустыми руками. А самая дрянная пара башмаков, потрепанная шляпа, ветхая рубашка стоили не меньше полуреала. Кто подавал, тому эти вещи были не нужны, а мы на них наживались. Истинно золотая россыпь в горах Потоси́![183]
На всякую вещь находились покупатели, которые тут же выкладывали на стол монеты, блестящие и звонкие, как ангельские голоса.Бродя по дорогам, мы вели за собой осликов, чтобы в ненастную погоду садиться верхом и перебираться через ручьи. А как заметим важную персону, начинаем канючить еще издали, чтобы персона имела время достать деньги для подаяния; ведь если начнешь просить, лишь когда поравняешься, тебе ничего не дадут, чтоб не задерживаться. Но мы все это рассчитывали наперед и редко терпели неудачу.
Иногда, завидев путников на дороге, мы — коль позволяли время и обстоятельства — принимались хромать, корчить рожи, взваливали один другого на закорки, перекашивали рты, выворачивали веки наружу, прикидывались немыми, хромыми, слепыми, хватались за костыли, хоть были резвее лани, подвязывали ноги бинтами, укрепленными на шее, а руки обматывали лохмотьями. Такие уловки приносили верный заработок, особливо как станешь приговаривать: «Дай вам бог счастливого пути и благополучной встречи с вашей любезной!» Это называлось у нас «стрелять наудачу», потому что, устраивая такие забавы в безлюдных местах, мы, бывало, собирали немалые деньги, а иногда — в обрез на дорожные расходы.
Первейшая же наша утеха была в том, что без нас не обходилось ни одно празднество, и всюду мы занимали лучшие места, на всех пирушках были непременными гостями. За десять улиц чуяли, где идет веселье. Своих домов у нас не было, но все дома были наши — мало ли в Риме подъездов во дворцах кардиналов, послов и других важных господ! А на самый худой конец приютишься в портике храма, и оттуда уж никто тебя не выгонит. Собственности мы не имели, но всем владели. Некоторым из нищих даже принадлежали башенки в заброшенных замках, полуразрушенные строения, жалкие лачуги, где и укрывались наши. Ведь не всякому по вкусу жить бродягой, ночевать под корягой. Но я был молод, здоров — где застанет ночь, там и встречаю следующий день. И хотя порой приходилось туго, молодость брала свое, и я был убежден, что живу отлично.
ГЛАВА IV,
Сострадание к ближнему — верный знак предназначенного нам спасения. Кто скорбит о чужом горе, как о своем собственном, творит дело милосердия, искупающее все грехи, ибо где милосердие, там господь. Все на свете живет милосердием и без него погибает. Пророческий дар, постижение сокровенного, богословская ученость, сама вера нерушимая — ничто без милосердия. Любя ближнего как самого себя, я приношу угоднейшую небесам жертву во храме бога живого. И поистине великой награды достоин тот, кто сокрушается о погибели брата своего не менее, чем радуется собственному спасению.