Гусман де Альфараче. Часть вторая

Сабина рассыпалась в благодарностях, как и следовало ждать от этой продувной бабенки. Она вышла от них такая довольная и гордая, что земли под собой не чуяла. Сердце у ней распирало от радости. Она бы запела во все горло прямо на улице, если бы приличие позволяло. Лицо у нее горело, кровь кипела, глаза так и сверкали, с губ рвались крики торжества.

Дойдя до дому, она как невменяемая сбросила с ног свои сафьяновые туфли, сорвала с головы покрывало и, волоча его за собой по полу и приподняв спереди юбку, чтобы не мешала бежать, влетела в комнату к хозяину, ее поджидавшему. Она так спешила рассказать сразу все, что захлебывалась словами и ничего не могла объяснить толком. Начнет говорить и сама себя перебьет. В конце концов с пятого на десятое рассказала новость, и всю оставшуюся неделю не уставала вспоминать подробности.

И снова и снова принимались они разбирать эту затею, обсуждая ее во всех мелочах и гадая, удастся ли им осуществить свой замысел.

Казалось, что уже сами эти разговоры служили влюбленному наградой и утешением; он никак не мог поверить, что скоро достигнет желанной цели и дождется счастливого дня. По совету рабыни, он велел уведомить нескольких родственниц и других знакомых дам, которым мог доверять, что нуждается в их помощи.

Наступило воскресенье, назначенный день, и сеньоры эти, кто в одежде замужней женщины, кто в облике знатной девицы или почтенной дуэньи, отправились за Доротеей; вела их Сабина. Постучались. Им открыл хозяин, ждавший их прибытия; увидев почтенных дам, достойного и благородного вида, он позвал свою хозяюшку и велел ей скорей спуститься, ибо ее ждут. После взаимных учтивых приветствий муж отпустил свою жену, дамы окружили ее со всех сторон и гурьбой весело отправились в путь.

Они шли по дороге к монастырю, как вдруг одна из этих почтенных на вид сеньор воскликнула: «Ах, вот беда! Ведь мы обещали зайти за доньей Беатрисой, нашей новобрачной; она тоже приглашена и ждет нас!» Другая тотчас же отозвалась: «Правда, клянусь памятью моего батюшки! А я-то! Забыла про нее так же крепко, как про свою первую сорочку! Без нее нельзя идти. Вернемтесь, ведь тут недалеко».

Одна из головных в этом стаде, в широчайших юбках и с четками на шее вместо бубенчика, тут же повернула, ведя за собой остальных, и все вместе проследовали прямехонько к дому Клаудио. Стали стучать в двери. В окно выглянула молоденькая служанка и спросила, кого они хотят видеть и что им надобно. Одна из женщин ответила: «Ступай к своей сеньоре и доложи, что мы ждем ее милость; пусть выходит поскорей». Та сделала вид, будто исполняет поручение, а потом, снова подойдя к окну, сказала: «Сеньора умоляет благородных дам извинить ее и не посетовать, если она попросит их немного подождать: она еще не кончила одеваться, но с минуты на минуту будет готова. Прошу вас, пройдите в комнату и присядьте».

Они прошли через внутренний двор в красивую залу, где расселись по креслам, а две сеньоры, взяв с собою Доротею, вошли в следующий покой, убранный серебряной парчой и синим узорчатым шелком, с кроватью под таким же пологом, украшенной резьбой и позолотой. Кровать стояла на изящном возвышении; вес три женщины немного посидели, а потом спутницы Доротеи стали говорить: «Ах, боже мой, сразу видно новобрачную! Наша донья Беатриса, наверное, еще и с постели не поднималась! Пойдемте за ней, сестрица, надо же узнать, сколько нам тут еще дожидаться».

Обе вышли, а Доротея осталась одна. Вокруг стояла такая тишина, словно в доме не было ни души. Две сеньоры как ушли, так и пропали. Явился Клаудио и, усевшись на подушку у ног Доротеи, начал говорить ей о своей любви и открыл, как он хитростью заманил ее в свой дом, оправдывая этот поступок тем, что она причиняла ему своей непреклонностью слишком тяжкие страдания. Бедная сеньора слушала эти речи в испуге и смущении, ибо знала его в лицо и догадывалась, куда он клонит.

Она поняла, что попала в западню, и не знала, что теперь делать и как себя защитить. Бедняжка со слезами умоляла Клаудио пощадить ее честь, не позорить ее мужа, не брать на душу столь великий грех перед богом, но тщетно. Кричать не имело смысла; никто в доме не встал бы на ее защиту, а если бы кто-нибудь и услышал с улицы крики, то, увидев замужнюю женщину в чужом доме, счел бы ее виновной и не поверил бы, что ее завлекли сюда обманом; она отбивалась, как только могла.

Клаудио, расточая нежные речи, но действуя силой, против ее воли и желания срывал вожделенные плоды; однако не мог добиться всего, чего хотел, и, не выпуская красавицу из рук, постепенно отнимал у нее последние силы. Наконец, устав защищаться и видя, что дело ее проиграно, а Клаудио все ближе подходит к цели, она сдалась, не в силах более сопротивляться.

Они были одни в четырех стенах, а впереди ждали долгие два дня. Клаудио был молод и силен; женщина слаба: борьба была неравная.