Гусман де Альфараче. Часть вторая

На первых порах я смотрел на это сквозь пальцы. Но так уж устроена женщина: дай ей самую малую поблажку — и она заберет большую волю. Все пошло шиворот-навыворот. Правда, мы были накормлены, хотя и не досыта, но зато у нас завелись новые порядки: женщины отбились от рук, распустились, потеряли всякий страх и уважение. Мое доброе имя погибало, честь была запятнана, дом разваливался, — и все это ради одного лишь пропитания. Теща поджимала губы, свояченица бунтовала, и все втроем наседали на меня одного. Жаловаться не приходилось: я сам открыл разврату дорогу в дом, сам был всему виною, и если бы не догадался это сделать, мы все умерли бы с голоду. Итак, я со всем мирился, делая вид, что ничего особенного не случилось, терпел, покуда хватало сил.

Студенты народ небогатый. Их ежедневный рацион слишком хилый коняга, чтобы везти на себе добавочных ездоков; среди моих приятелей не нашлось ни одного, который мог бы считаться главным членом предложения и стоять в именительном падеже, заслуживая почтение и готовность угождать. Скоро мне надоело вечно стоять в винительном падеже и быть лицом страдательным ради столь малой выгоды.

Расчет мой был прост: терять уже нечего. Зло сделано, самое плохое позади, — кто отнес честь в ломбард, уж лучше сделает, если совсем ее продаст. А то пользы мало, сраму много, студенты нахалы, еды нет[163]. Пора менять приемы игры, и как можно скорей. Хотя оно и нехорошо, а промешкаешь — еще хуже будет. Надо думать о своей пользе и ие уподобляться тому сапожнику, который бесплатно латал сапоги, да еще тратился на дратву. Неужто вместе с честью непременно лишаться и живота? Если мы потеряли доброе имя, пусть нам по крайней мере останется то, что необходимо для поддержания жизни: пища и одежда.

Пора покинуть эту долину скорби, пока не наступили каникулы и приятели наши не разъехались. Расстанемся с разгульной компанией, от которой нечем поживиться, кроме какого-нибудь пирога ценой в реал да кусочка запеканки; ведь такой гость если и пожертвует немного денег на угощение, то сам же половину съест. Когда мамаша присылала кому-нибудь из них бочонок кордовских маслин, то он считал верхом щедрости принести нам блюдце и пытался пустить пыль в глаза при помощи пары копченых сосисок. Нет, нет, довольно: эдак можно и продешевить.

Столичная жизнь была мне известна. В Мадриде я знавал немало мужей, не имевших иного ремесла и дохода, как прибыль от хорошенького личика, вполне заменяющего их женам приданое. В этом они искали и обрели золотую жилу; именно потому многие охотно берут в жены красивых девушек, — из тех, которые знают свое дело, понимают что к чему и умеют жить. Приметил я и уловки, коими пользовались эти мужья, чтобы не пришлось поступать так, как велит долг; пока у жены гости, на окнах опускаются шторы или на подоконник ставится кувшин, башмак или еще какой-нибудь предмет, и тогда глава семьи знает, что входить не следует, чтобы не помешать супруге.

К полудню путь свободен. Мужья входят в дом; их ждет накрытый стол, вкусный и обильный обед и удобное кресло, на котором, однако, засиживаться не следует, ибо тот, кто принес все эти дары, намерен прийти снова и приятно провести у них время. А к вечеру, прослушав «Ave Maria», муж возвращается домой, его кормят ужином, укладывают спать, и он дремлет в одиночестве, пока к нему не присоединится жена, что происходит зачастую лишь под утро, потому что она была в гостях у соседки.

Одним словом, оба супруга устраиваются так умно, что, не обмолвившись ни словом, отлично друг друга понимают и знают, что им надо делать. Такие мужья пользуются большим уважением у своих жен и их почитателей в отличие от тех, которые занимаются этим промыслом открыто и не таясь и даже сами ищут случая, зазывая и приводя к себе гостей, обедая с ними за одним столом и почивая на одной кровати.

Я был знаком с одним из таких мужей; когда любовник его жены вступил в связь с другой женщиной, муж этот собственной персоной пошел требовать от него объяснений и спрашивал, чем нехороша его жена, за что он ее бросил, и даже пырнул изменника ножом, — правда, до смерти не убил. Он бегал в харчевню за обедом, в погребок за вином и с корзинкой на базар. Но более щепетильные мужья ограничиваются тем, что, оставив отпертую дверь, отправляются смотреть комедию или играть в карты, если не заняты какими-нибудь служебными делами.

Я не собирался поступить, как иные: когда кто-нибудь хвалит красоту придворных дам, то эти мужья заставляли жен открыть взору гостей свои прелести, чтобы все могли убедиться, что они ничем не хуже тех красавиц. Но молчаливое согласие без видимых унижений — это меня устраивало.