Гусман де Альфараче. Часть вторая

Поначалу он пытался соперничать с ними, делал огромные траты, осыпал нас богатейшими дарами, стоимость которых доходила порой до нескольких тысяч дукатов, но вскоре убедился, что не в силах сопротивляться. Хотя никто его к тому не принуждал, он без всякой причины и без дальних размышлений оставил поле боя, уступив его призраку надвигавшейся опасности. Сколько раз дивился я поступкам этого дуралея, позволившего себя обобрать ради удовлетворения низменной страсти, заплатившего за это столь непомерную цену и пожавшего одни лишь огорчения и обиды! Я смеялся над ним и его глупостью: ведь стоило последней из моих служанок явиться к нему и потребовать самого дорогого подарка, он отдавал ей, не задумавшись, любую вещь, и в то же время отказался бы подать убогому нищему милостыню Христа ради.

Всем нам досталось по заслугам. Приезжий сеньор, обогатив нас, обеднел; мы же, по своему неразумию, тоже не сумели сохранить богатство и погубили самих себя. Он начал от нас бегать, а соперники его, видя, что путь свободен, совсем перестали стесняться. Чем знатнее сеньор, тем меньше он способен стерпеть в чем-либо отказ. Он желает, чтобы все живое ему покорялось ради одного того, что это он. Мне не раз хотелось спросить кого-нибудь из таких господ: «Сеньор, разве я тебе должен деньги, разве ты мне что-нибудь давал или в чем-нибудь помог? С чего же ты взял, что я обязан служить тебе делами, словами и даже помыслами?» А если такой господин и швырнет тебе какой-нибудь пустяк, то после старается оскорбить своей холодностью, своей надменностью, словно ты перед ним так виноват, что тебя казнить мало.

Господа эти были столь несдержанны, вели себя так развязно, что нами наконец заинтересовалось правосудие. Скандальные слухи дошли до некоего могущественного судьи, который решил последовать примеру льва, вошедшего в долю с другими зверями: когда они поймали оленя, он забрал себе всю добычу. Так поступил и этот судья. Для начала, чтобы иметь приличный предлог, он поднял шум и пригрозил нам судебным преследованием. Узнав об этом, я отправился в суд с жалобой на незаслуженную обиду. Ему же только того и надо было. Он принял меня весьма любезно, усадил рядом с собой, начал расспрашивать, откуда я родом. Я отвечал, что из Севильи.

— О! — воскликнул он. — Из Севильи! На земле нет места прекрасней, — и принялся рассуждать об этом городе, превознося его до небес, словно это должно было мне польстить. Затем он спросил, кто мои родители.

Я назвал их, и судья поспешил припомнить, что водил с ними знакомство и дружбу. Рассказал мне, кстати, о тяжбе, которую будто бы помог им выиграть, и выразил уверенность, что матушка моя еще жива. Любезность его не имела границ; я даже подумал, что вскоре, пожалуй, окажусь его близким родственником! Он приводил такие подробности из жизни моих родителей, что я бы этому не удивился; а про себя думал: «Кто облечен властью, тому все можно!» И вспомнил про одного судью, который славился своей суровостью; когда он, как полагается, давал отчет об исполнении своих обязанностей, его ни в чем не смогли упрекнуть, кроме излишней приверженности к женскому полу. Он же в ответ на этот упрек отвечал: «Когда я принимал должность, мне наказывали только исполнять службу, что я и делал. Вот устав, который был мне вручен; прочтите его от корки до корки и укажите место, где говорилось бы, что я обязан блюсти целомудрие». Они думают, что раз это не записано в уставе, то и не входит в их обязанности, пусть хоть весь город от них волком воет.

Некий судья растлил чуть ли не тридцать девственниц, в том числе дочь одной бедной женщины. Убедившись, что зло содеяно и девичья честь погублена, старуха умоляла хотя бы вернуть ей дочь, чтобы слух о ее позоре не разнесся по всему городу. Судья вынул из кошелька восьмерной реал и, вручая ей, сказал: «Голубушка, мне о вашей дочери ничего не известно. Вот вам восемь реалов, закажите на эти деньги восемь молитв святому Антонию Падуанскому: может, он пособит вам разыскать пропавшую дочку».

Не знаю, кому эдакие шутки придутся по вкусу. Я просто из себя выхожу, когда злодеям сходят с рук подобные преступления.

Судья отпустил меня домой, пообещав покровительство и помощь во всех моих нуждах: достаточно быть севильянцем и сыном моих родителей, чтобы заслужить его искреннее участие. С тем я и вернулся домой. Несколько дней спустя, когда мы с женой спокойно сидели дома, к нам вдруг постучались: оказывается, судья обходил город дозором и велел своим людям постучаться ко мне и попросить для него кувшин воды.