Гусман де Альфараче. Часть вторая

Разве не прав был некий арестант, которого я однажды видел в мадридской тюрьме во времена моего наивысшего благополучия? Этот человек сказал при мне своим собеседникам: «Взгляните, сеньоры: вот уже три года, как я сижу в тюрьме за воровство, подделку документов, прелюбодеяние, клевету, убийство и другие дела; я пускался на любое преступление ради куска хлеба и все же постоянно умирал с голоду. А сеньор Гусман ходит на воле, богат, покоен, счастлив — и потому только, что дал немного свободы своей жене!»

Вообразите сами, каково мне было слышать такие речи? Будь прокляты и деньги, и достаток, и довольство, и тот день, когда я решился пойти на подобные унижения — из любви ли, по бедности, в угождение сильному или ради другой какой корысти!

Но вам надобно узнать, к чему приводит благополучие, достигнутое столь непоказанными средствами; хочу поведать вам о горестном конце сих радостей, рассказать о моих бедах и о дальнейшей моей горькой и впустую растраченной жизни.

Ехали мы потихоньку, как говорится, черепашьим шагом, потому что от быстрой езды укачивало любимую собачку моей жены: в этом животном заключалась вся ее радость и утеха, ибо даме нельзя без красивого песика; сеньора без собачки — все равно что врач без перчаток и перстня, аптекарь без шахмат, цирюльник без гитары и мельник без лютни.

Я предвкушал восторг, с которым встретят нас севильские тузы, разбогатевшие на торговле с Перу; наш дом уже рисовался мне в мечтах чем-то вроде отделения конторы по вербовке переселенцев в Индию: через ворота вносят и выносят тяжелые слитки, весь дом построен из серебра и выстлан золотом, богачи с оттопыренными от денег карманами тянутся к нам вереницей, сгибаясь под тяжестью мешков с драгоценностями, — и все это слагается к ногам принадлежащего мне кумира. Я торжествовал победу над судьей, который выжил нас из Мадрида. «А, негодяй, вот ты и попался в яму, которую рыл для меня. А я еду в волшебную страну изобилия, где улицы мостят серебром, где нас выйдут встречать с почетом и сделают некоронованными властителями всей земли».

Я упивался такими мыслями, и вот коляска наша поравнялась с больницей Сан-Ласаро. В памяти моей воскрес день, когда я уходил из Севильи. Вот фонтан, из которого я пил, вот скамья, на которой спал, а вот и ступени галереи, по которым я взбегал столько раз. Вновь увидел я славный собор и мысленно произнес: «О великий святой! Расставаясь с тобою, я был нищ, одинок, мал и уходил пешком, со слезами на глазах. А ныне, приветствуя тебя, я богат, счастлив, женат и окружен свитой слуг».

Я окинул внутренним оком всю свою жизнь, с того памятного дня и до настоящей минуты, вспомнил харчевню, где мне подали незабвенную яичницу, вспомнил погонщика из Кантильяны; но вот и это осталось позади, и я въехал на мощенную камнем столбовую дорогу. Затем нас повезли вокруг городской стены, пока не доставили к подворью, где находилась стоянка для телег. Пришлось и нам тут остановиться. Все вокруг было мне знакомо, исхожено вдоль и поперек, то были места, где глаза мои впервые узрели свет божий, — и кровь быстрее побежала по моим жилам, словно я увидел родную мать.

Мы переночевали тут же, на постоялом дворе, где устроились не слишком удобно. Утром я поднялся чуть свет; надо было найти постоянное жилье, получить в таможне багаж, а также навести справки о матушке. Но сколько я ни расспрашивал, а на след ее напасть не мог. Я думал, что застану город таким же, каким его оставил, но в действительности там не сохранилось и тени былого. Иные покинули Севилью, другие были в отлучке, некоторые давно померли — словом, все переменилось. Я отложил поиски до более подходящего времени и прежде всего занялся поисками удобного жилища. Забрел я и в квартал святого Варфоломея[165] и тут на одной из дверей заметил объявление. Я попросил показать мне квартиру и решил, что для начала сойдет. Я снял этот дом, условившись платить помесячно. Затем внес деньги за несколько месяцев вперед и приказал доставить туда сундуки.