Гусман де Альфараче. Часть вторая

Господин мой снова принялся говорить со мной о своей любви, а я подпевал ему, сыпя поздравления и добрые пожелания; за этой беседой прошел у нас весь вечер. Когда стемнело и наступил условленный час, я отправился на свой пост и подал знак; однако ни в ту ночь, ни в последующие три или четыре свидание наше не состоялось. На другой день погода была хмурая, моросил холодный дождь, и когда я в урочный час пришел под окно, грязь была, как говорится, по колено.

Я сильно промок, пока добирался до места. Наступила черная ночь, и впереди все было для меня так же черно. По воле злого рока в тот раз хлопотам моим суждено было увенчаться успехом. В делах денежных и любовных надлежит гнать страх и идти на приступ смело и отважно; но в ту ночь я переусердствовал, явившись на свиданье несмотря на проливной дождь, грязь и кромешную тьму, из-за которой поминутно стукался лбом об стены.

Приход мой был замечен; однако меня довольно долго продержали под дождем, так что вода пропитала меня насквозь и, вливаясь через воротник, вытекала из сапог. Потом мне было приказано подождать еще немножко, и когда я весь промок до нитки, тихонько скрипнула дверь и послышался голос Николетты, звавшей меня.

От ее голоса на меня повеяло таким теплом, что я, как мне показалось, сразу просох. Я забыл все перенесенные неприятности, как только увидел милую камеристочку и мне улыбнулась надежда побеседовать с сеньорой Фабией. Николетта едва успела поздороваться со мной, как спустилась хозяйка и сказала:

— Вот что, Николетта: подымись в комнаты и посмотри, что делает сеньор; если он позовет меня, сразу дай знать, а я пока поговорю с сеньором Гусманом.

Темень была такая, что мы с трудом различали друг друга; сеньора начала с большим участием расспрашивать о моем здоровье, словно это было ей интересно. Я тоже осведомился о ее самочувствии, а затем передал длинный комплимент от моего господина — он благодарил ее за доброту и давал новые обеты рыцарского служения; все это было облечено в изящную форму: речь свою я приготовил заранее.

Но в самом разгаре красноречивых излияний, которые, как я надеялся, окончательно завоюют чувства дамы, сеньора, встревоженная какой-то неожиданной помехой и, видимо, ничуть не тронутая моими речами, сказала:

— Сеньор Гусман, извините меня, умоляю вас, но я дрожу от страха; мне кажется, что за мной следят. Пройдите, пожалуйста, в ту дверь и подождите меня: я посмотрю, что делается в доме, и проверю, где слуги. Я скоро вернусь; постарайтесь не шуметь.

Я доверчиво вошел в эту дверь, пересек, как мне показалось, внутренний дворик и вдруг очутился, словно в клетке, на грязном заднем дворе; сделав два-три шага, я наткнулся на кучу мусора и так сильно стукнулся головой об стену, что из глаз искры посыпались. Кое-как собравшись с мыслями, я стал на ощупь, словно играя в жмурки, обходить двор в поисках комнаты или покоя, о котором говорила сеньора Фабия. Но не нащупал никакой двери, кроме той, через которую вошел.

Я сделал второй круг, думая, что, может быть, ошеломленный сильным ударом, не заметил нужной двери, — и вдруг очутился в каком-то узеньком и тесном закоулке, крытом дырявой, не доходившей до конца крышей; в темноте я наступил на разбитый ночной сосуд, под ногами было грязно и липко, к тому же скверно пахло; тут я понял, что дело плохо и что я попал в беду.

Я решил поскорей уйти отсюда, но не тут-то было: дверь, через которую я вошел, оказалась запертой. Дождь лил вовсю, ненадежная кровля почти меня не защищала. Там я и простоял остаток ночи, бессонной, мучительной и не менее опасной, чем та, которую я провел у моего дядюшки в Генуе.

Сырость тревожила меня куда меньше всего остального, хотя дождь усиливался и наконец полил как из ведра. Я думал только о том, что теперь со мной будет: ведь меня поймали в мышеловку и утром непременно отдадут коту. Я пытался успокоить себя разными рассуждениями, думая так: «Сейчас надо молить бога о спасении от шквала хотя бы в трюме этого корабля; когда капитан утром найдет меня здесь, я прямо объявлю, что меня впустила служанка и что я ей муж. Уж лучше жениться на ней, чем дать переломать себе кости на дыбе, когда начнут допытываться, зачем я здесь очутился. Хорошо бы отделаться женитьбой; а то ведь они могут попросту заколоть меня на месте, да еще закопают на таком гадком кладбище».

В этих и подобных размышлениях пребывал я до двух часов утра, когда мне показалось, что дверь отпирают; я сразу забыл все пережитые муки, думая, что вернулась Фабия. Я подошел к двери и убедился, что она отперта, но за ней никого не было; подозрения нахлынули на меня с новой силой, и я приготовился встретить засаду за первым же выступом или углом: убийцы могли в любую минуту прикончить меня без хлопот.