Гувернантка

Несколько недель спустя на заседании правления компании, куда его пригласили, было решено между Брентау и Ясенем построить новую станцию, благодаря которой имение графа фон Айхена получит удобное сообщение с городом и портом. Названия выбранное для строительства место до сих пор не имело, а власти провинции требовали поторопиться. К концу дня, когда уже казалось, что примирить противоположные точки зрения не удастся, ибо громким названиям, достойным императорской железной дороги противостояли имена прославленных генералов и названия мест победоносных сражений, отец Александра, до того молча прислушивавшийся к спорам, с вежливой улыбкой предложил назвать станцию очень просто: «Эстерхоф». Это вызвало некоторое недоумение, однако предложение было принято. Злые языки утверждали, что перевесило тут количество акций, принадлежащих автору идеи. Те же, кто считал себя наиболее осведомленным, говорили, что речь шла об увековечении памяти Эстер фон Айхен, дочери генерала Иоганна фон Айхена, чьи пожертвования способствовали расцвету благотворительных учреждений в Нижнем Городе, — и жест этот был отнюдь не капризом и не шуткой, а продуманной акцией с целью добиться расположения местных властей.

Письмо от отца Александр получил в гостинице «Ибис» во Франкфурте, где остановился по пути в Гейдельберг. Отцовская просьба его несколько удивила: не найдет ли он немного времени для создания проекта маленькой станции, решение о строительстве которой принято на недавнем заседании правления? Александр несколько дней колебался, но потом написал, что согласен. Неделю спустя ему доставили еще одно письмо, из которого следовало, что станция будет называться «Эстерхоф». Держа в руке исписанный ровным отцовским почерком листок, Александр улыбнулся. Ох уж этот отец… И к чему эти хитрости? Не слишком ли он осторожничает?

Перед глазами встали отчетливые картины давнишних событий, которые, как полагал Александр, «уже уснули в душе», а теперь пробудились вновь: дом на Новогродской, Васильев, костел св. Варвары, горящие кибитки на лугу за Нововейской, проповедь ксендза Олендского, советник Мелерс, Ян… Ему вдруг стало грустно: почему он еще жив? — хотя печалиться об этом было совершенно бессмысленно. Письмо он положил в саквояж, вышел в город и долго ходил по улицам, чтобы — как он себе объяснил — дать сердцу время успокоиться. Только около полуночи зажег все лампы в кабинете, отослал слугу, запер дверь на ключ, разложил на столе листы бумаги братьев Розенблат и принялся за работу.

В Alte Oliva он приехал берлинским поездом в конце июня. Отец встречал его на вокзале. В воскресенье, через два дня после приезда, они вместе отправились за Брентау — осмотреть окрестности. Место было красивое. Насыпь, уже готовая к укладке рельсов, петляла между холмами. На склонах по обеим сторонам белой дороги сосновый лес, песчаные откосы и непролазные заросли ежевики. Голубой люпин уже отцветал. С холма, на который они поднялись, видно было море за Лангфуром и за деревьями кладбище Зильберхаммер. Был полдень. В Брентау и Матемблеве звонили колокола.

Строительство завершили в сентябре. Станционное здание по фасаду было облицовано темно-коричневым глазурованным кирпичом, имело большие стрельчатые окна и островерхую крышу, крытую голландской черепицей. Александру хотелось сделать в зале ожидания витражные окна, и он очень на этом настаивал, хотя его предупреждали, что правление компании может не дать своего согласия, ибо о таком прежде и не слыхивали. Проект, однако, был принят. На эскизах, которые в июне получили инженеры Грейс и Хохен, повторялся мотив: женщина, срезающая белые пионы. Кое-кто из членов правления не скрывал, что предпочел бы солидные эмблемы императорских железных дорог, например крылатые колеса и железные молнии, символы Века Электричества, но недовольные сдались, когда главный геодезист Ломан (он какое-то время учился живописи в Мюнхене у самого Рейха) мимоходом заметил, что женщина, срезающая пионы, похожа на Лорелею, а может, даже на саму Германию с картин Кунтца. По проекту Александра витражи в окнах на западной стороне зала должны были изображать темное северное море с рыбами и звездами среди волн. По мнению тех, кто заглянул в Эстерхоф в начале октября, когда строительство было уже закончено, витражи очень удались. Они немного напоминали — как говорили — картины Густава Климта, которые Александр знал еще по Вене и очень любил.