Гувернантка с секретом

Завязалась драка, а после раздался выстрел, защищаясь от которого, я машинально закрыла лицо руками. О побеге я и не думала – да и не вышло бы у меня ничего со скованными руками.

А когда я отняла ладони, у своих ног увидела безжизненного Алекса, лежащего лицом вниз.

– Герой… – надменно скривился над ним Якимов.

Потом все же, встав на одно колено, он проверил у того пульс, но мне о результатах, разумеется, сообщать не думал.

– Он жив?… – спросила тогда я.

Якимов, однако, вместо ответа снова схватил меня за плечо, еще грубее, чем прежде, и дернул, притягивая к себе:

– А что, если нет? Что, если мальчишку убили? Из-за вас! Много у вас еще защитников?

Он сказал это мне в лицо очень тихо, но так, что я холодела от его интонаций и взгляда. Якимов как будто ненавидел – лично меня ненавидел за что-то.

Тем временем на полу кареты зашевелился Алекс. Он был жив, слава богу, хотя белокурые волосы на его затылке сделались рыжими, пропитавшись кровью – кажется, один из лжеполицейских приложил его рукоятью револьвера во время драки. Но он был жив. Руки Алекса сцепили за спиной наручниками и, все еще не пришедшего в себя, тоже усадили на скамейку.

Господи… во что же я его втянула. И его и себя.

К слову, случилось все очень быстро – карета еще стояла посреди Пречистенки, а недалеко нервно трясла гривой белая лошадь Алекса. Впрочем, Якимов уже приказал кучеру трогать.

О том, чтобы хоть попытаться выскочить из кареты сейчас, не шло и речи – я не могла бросить Алекса здесь. Все, на что я была способна, так это думать, что делать, и пытаться понять, куда нас с Алексом везут. Однако последнее, что я отметила, – то, как мы миновали Зубовский бульвар и выехали на Большую Царицынскую, а после Якимов велел задернуть шторы поплотнее. Видимо, чтобы лишить меня возможности видеть дорогу.

И думать у меня не выходило – тот же Якимов донимал короткими репликами и комментариями. Должно быть, как раз для того, чтобы я не могла сосредоточиться.

Но ехали мы недолго. Карета остановилась, один из «полицейских» спрыгнул и подал мне руку, заставляя спуститься на вскопанную землю. Несмело выглянув из кареты, я отметила, что здесь недалеко ведутся строительные работы: груда камней, мраморные плиты и вырытые котлованы виднелись в отдалении. Людей же было не видно вовсе – только перекопанная земля на сотню сажень вокруг и покосившийся полуразрушенный дом в десятке шагов от кареты.

– Я не выйду!.. – твердо, сдерживая дрожащий голос, произнесла я, цепляясь руками за спинку сиденья.

Если здесь, на дороге, хоть кто-то еще мог увидеть нас с Алексом и помочь – ведь Кошкин обещал, что скоро будет полиция, обещал же! – то когда меня отведут в дом… Я изо всех сил старалась не разрыдаться.

«Полицейские», однако, не собирались меня уговаривать, а Якимов и не обернулся на мое заявление, шагая в дом. «Полицейский» просто ухватил меня за руку выше локтя и выволок из экипажа – так, что я упала коленями в апрельский, перемешанный с землей талый снег. Сопротивляясь и царапаясь, я изо всех сил старалась вырваться, но «полицейский» этого будто вовсе не замечал и волоком тащил меня в дом.

Растрепанную, измазанную грязью, с затекшими в узких наручниках кистями рук, меня втащили в полутемную комнату с ободранными стенами. Только здесь с меня начали снимать наручники – но напрасно я думала, что хотя бы руки мои освободят… «Полицейский» всего лишь снял браслет с левого моего запястья и защелкнул его на какой-то трубе на печи-голландке. Потом, наверное сжалившись, со стуком поставил возле меня колченогий стул и молча ушел, оставив меня, прикованную к печи, в полумраке и полном одиночестве.

Еще некоторое время я пыталась унять дрожь в руках, выровнять дыхание и с ужасом ждала, что они вернутся. Потом принялась прислушиваться к звукам и вглядываться в темноту, к которой уже привыкали глаза. Комната, по-видимому, некогда являлась барской, поскольку имела следы былой роскоши, но окна оказались наглухо заколочены досками и едва пропускали свет, пол был устлан толстым слоем строительного мусора, и нещадно протекала крыша: где-то совсем рядом со мной стоял таз, в который гулко падали капли с потолка. Ни кочерги, ни прочей утвари, которая вполне могла бы стоять рядом с печью, здесь не было.

Больше прочего меня страшила неизвестность. Я не представляла, что эти люди хотят от меня и что способны со мною сделать. Вероятно, все же не убить – иначе бы убили сразу. Эта мысль несколько приободрила. И потом, я помнила, что обещанная Кошкиным полиция приедет за мной… обязательно приедет. Я верила, что они сумеют меня найти. Может быть, сейчас они уже близко – нужно лишь дождаться.