Гувернантка (СИ)

– Monsieur Ильицкий, а вы действительно считаете, что любовь это единственная стоящая причина для женитьбы? – спросил он, не скрывая усмешки. – Да вы романтик! Кто бы мог подумать…

Ухмыляясь, он откинулся на стуле, кажется, чтобы увидеть реакцию Мари, но та не ответила, осушая уже третий бокал. Зато, тоже откидываясь на стуле, с ним заговорил Ильицкий – с достаточно благодушной улыбкой, несмотря на явную насмешку Алекса:

– Я, должно быть, шокирую вас, monsieur Курбатов, но я в юности даже стихи писал. Не про любовь, не бойтесь – про декабристов. Только не подумайте, ради Бога, что я сочувствовал декабристам: это были, скорее, пасквили. Хотя моя маменька, прочтя, сказала, что я талантливей, чем Пушкин. Мне стало жаль Пушкина, и с тех пор я бросил свои сочинительства.

Преподнесено это было, как шутка, так что обстановка несколько разрядилась. Но, пока все еще улыбались, Ильицкий вдруг продолжил – громко и во всеуслышание:

– Называйте эту причину как хотите, господа, но, по моему мнению, жениться стоит лишь в том случае, если понимаешь однажды, что тебе не только месяца не хватит наиграться с очередным увлечением, но и жизни для этого будет мало.

Видимо, в этот момент поперхнуться нужно было мне. Но я, не в силах выдохнуть даже, глядела на Евгения с таким обожанием, что, если бы кто взглянул сейчас мне в лицо – не догадаться о моих чувствах он бы не смог. Спохватившись в какой-то момент, я отвела взгляд, уткнулась в тарелку и принялась есть горячее с таким интересом, будто меня неделю не кормили. Что было в тарелке – совершенно не помню.

Глава XXV

Я не злилась больше на Ильицкого – ну, право, как я могла, после его сегодняшних слов? Пусть некоторые сочли бы меня бесхребетной и склонной менять решение по пять раз на день, но, стоило мне встретиться взглядом с его черно-шоколадными глазами, всякий раз я таяла, мне тотчас хотелось улыбнуться, и я ясно понимала, что люблю в этом мужчине решительно все. Люблю его отвратительные усмешки, его надменные остроты, его чувство юмора, от которого у людей обычно мороз по коже… и простить готова ему, кажется, все на свете.

После ужина я лишь на минуту задержалась в нашей с Мари спальне, чтобы привести себя в порядок и накинуть на плечи шаль, а потом короткими перебежками, и правда как настоящая шпионка, выбралась во двор и разыскала конюшню. Я уже знала, что помимо лошадей там поселили и спаниеля, а за ужином Ильицкий обмолвился, что прогуляется с ним перед сном – в момент, когда он вернется с прогулки, я и рассчитывала его застать.

Ждать, однако, пришлось долго – я успела пригреться и задремать на каком-то ящике, привалившись спиной к огромной насыпи из сена. Проснулась оттого, что услышала лай неугомонной собаки. Опасаясь, что за Ильицким может кто-нибудь увязаться, я поднялась со своего ящика и живо укрылась за стогом.

– Будешь спать здесь, чудовище.

Я вздрогнула, не сразу поняв, что он сказал это спаниелю. Не удержавшись, я выглянула из своего укрытия, чтобы полюбоваться Ильицким, пока он меня не видит: он стоял спиной, сняв сюртук, видимо, потому, что здесь было тепло, и устраивал собаке подстилку из соломы. Все-таки до чего хорошо он был сложен, и как ему идет эта стрижка, и как красиво белая сорочка оттеняет смуглую кожу…

Уже не пытаясь подавить улыбку, я очень тихо, на цыпочках, стала подбираться к нему – в голове было пусто и весело. Мне казалось, что Ильицкий о моем присутствии не подозревает, однако, едва я протянула руку, чтобы тронуть его за плечо, он тотчас обернулся, перехватывая мою руку – осторожно, но крепко.

– Не надо подходить ко мне со спины, я этого не люблю, – сказал Ильицкий, привлекая меня к себе еще ближе – столь близко, что теперь я в прямом смысле не могла вздохнуть. Кроме его глаз я уже ничего не видела.

Он приподнял меня над полом и, сделав несколько шагов, самым бессовестным образом уронил меня в стог сена. А еще чуть позже я поняла, что все предыдущие наши поцелуи были довольно целомудренным и невинным развлечением. Право, не знаю, чем бы это закончилось, если бы меня вдруг не начал разбирать смех.

Некоторое время Ильицкий его игнорировал, но, в конце концов, не выдержал:

– Ну что? Что тут смешного?!

– Ничего, просто это все так… a la russe, – я, давясь смехом, обвела рукой простилающие вокруг стога сена, фыркающих лошадей и уютно блеющих овец. – Полгода назад я свое имя без акцента не могла произнести, а теперь… представляю лица моих институтских подруг.

– Только твоих подруг здесь не хватало… – Ильицкий, наконец, оставил меня, перекатившись на бок и подперев голову рукой. – Что ты со мной делаешь, а? Зачем ты вообще сюда пришла?

– А зачем ты за ужином сказал, что пойдешь гулять с собакой? Разве не для того, чтобы я тебя услышала?

Крыть Ильицкому было, судя по всему, нечем. Я же тем временем уняла свой нервный смех и поспешила оправить юбку, задравшуюся совсем уж неприлично. Я и правда не думала, что все зайдет так далеко.

Хотя и пришла я сюда вовсе не для того, чтобы его подразнить.