Гувернантка (СИ)

– Я только хотела сказать… – произнесла я очень негромко, ловя его глаза и вкладывая в свой взгляд всю нежность, на которую была способна, – что тоже тебя люблю.

– Тоже? – Ильицкий изогнул бровь.

– Тоже. И выйду за тебя замуж… если ты еще не передумал, конечно.

Сказав это, я особенно остро почувствовала свою беззащитность перед Ильицким, ведь вполне в его характере теперь, когда он точно знает о моих чувствах, пустить в ход его глупые шутки, которые хоть и были шутками, но все же обижали меня порой. Но таков он есть, и я люблю его именно таким.

Решив так, я была очень удивлена, что Ильицкий ничего не сказал. Совсем ничего, лишь по-хозяйски взял мое лицо за подбородок, приблизил к себе и поцеловал. Смешно мне уже отнюдь не было, но и в качестве брачного ложа меня этот стог сена все же не устраивал.

– Меня поселили вместе с моей воспитанницей, – напомнила я, прерывая поцелуй, – она и так Бог знает, что обо мне думает, а если расскажет кому-нибудь, что ее гувернантка полночи бродит непонятно где… Полесовы точно меня уволят.

– И окажутся правы. Будь ты гувернанткой моих детей – я б уволил тебя ко всем чертям уже давно, – лениво усмехнулся Ильицкий. А потом вдруг посерьезнел и снова нахмурился: – Знаешь, хочу тебе кое в чем сознаться. В эту среду, пока мы прогуливались с Мари у Курбатовых, я сказал ей прямо, что думаю о твоих педагогических талантах, и очень надеялся, что она доложит о моих соображениях маменьке, после чего тебя действительно уволят.

Новостью это для меня не стало, так что я лишь изобразила возмущение:

– Вот как?!

– Можешь меня упрекнуть, но я по сей день уверен, что так было бы лучше для всех. Кстати, Мари мне на это ответила, что, возможно, ты и правда не самая хорошая гувернантка, но обсуждать людей за их спинами… подло.

Поняв, что он не шутит, я воззрилась на него изумленно и спросила:

– И что ты ей ответил?

Я прекрасно помнила, что Ильицкий отвечал юным барышням, которые брали на себя смелость указывать ему на его недостатки. Ильицкий же как-то смущенно отвел взгляд и пожал плечами:

– Собственно, ничего, потому что она сумела это сказать так, что мне и впрямь стало вроде как… неловко. Остаток пути я пытался ее убедить, что это была шутка.

Мне, признаться, с трудом верилось в правдивость его слов. Я знала свою воспитанницу куда лучше, и рассказ Ильицкого никак не вязался у меня с той Мари, которая ежедневно отравляла мне жизнь вот уже третий месяц. Однако говорить о Мари мне вовсе не хотелось, потому я сменила тему:

– Но постой, ты считаешь, что я должна быть уволенной, и все же совсем недавно уговаривал Никки молчать о произошедшем на реке. Зачем?

Ильицкий неопределенно пожал плечами, а потом как будто через силу признал:

– Кажется, тебе и правда важно сохранить эту работу…

– Очень важно! – запальчиво подтвердила я, еще не вполне веря, что он хотя бы пытается понять меня.

Он усмехнулся:

– Тогда, видимо, мне придется смириться и не задавать лишних вопросов.

На такой ответ я не смела и надеяться и, вглядываясь в его глаза, пыталась найти подвох. Но, кажется, он говорил серьезно. Поверив, я снова опустилась на сено, поудобней устроила голову на его плече и вздохнула, совершенно счастливая.

– Что – я и теперь не заслужил твоего доверия? – через несколько секунд молчания спросил Ильицкий. – Ты по-прежнему ничего мне не расскажешь?

Я лишь рассмеялась негромко.

Право, никогда еще мне не было так легко. Не оттого, разумеется, что забот не было, а оттого, что был человек, способный взять на себя хоть часть этих забот. Причем мне даже просить его об этом не нужно. Я теперь не понимала, как могла недавно не доверять Ильицкому, подозревать в чем-то и допускать хоть на мгновение, что он сделает что-то мне во вред. Да я, скорее, целому миру перестану верить! Или самой себе…

Но и говорить о его профессоре, о своем Сорокине, о задании дядюшки мне сейчас совсем не хотелось – хотелось лежать здесь, ни о чем не думая, вдыхать аромат сена и запах его одеколона, смешанный с ароматом его кожи – самый чудесный на свете запах.

– Ты заметил, что сегодня мы расстаемся, не поругавшись? Даже странно…

– Так, может, рано еще расставаться?

***

Однако через три минуты я уже входила в нашу с Мари комнату.

Хорошо, что в спальне было темно: Мари не смогла увидеть ни глупой улыбки на моем лице, ни соломы в растрепанной прическе. Надо было переодеться ко сну и ложиться, но спать мне совершенно не хотелось. Я бы танцевала сейчас, кружилась по комнате и, может быть, даже расцеловала свою воспитанницу, разом простив ей все обиды.

Но обошлась лишь тем, что села к окну, представляя себя, наверное, Татьяной Лариной – хотелось всю ночь смотреть на звезды и ждать, что хотя бы одна упадет. Однако… мне ведь совершенно нечего загадывать, я абсолютно, безгранично счастлива!

Когда я тронула занавеску, лунный свет живо скользнул по комнате, лишь на мгновение задержавшись на лице Мари – но этого мгновения хватило. Оказалось, что Мари, мало того что не спит, но и лицо ее было мокрым, а глаза опухшими…

– Мари, вы что – плачете?… – не поверила я увиденному.