Гузи-гузи

— Вы можете выходить, я уже рядом, — Вершинина услышала в трубке короткие гудки.

— На ловца и зверь… как говорят, — Валентина Андревна снова посмотрелась в зеркало. — Алискер, скажи Сергею, чтобы не ждал меня.

Она вышла на улицу. Черный «хюндай», почти сливаясь с темнотою ночи, стоял у тротуара. Задняя дверка приглашающе открылась, и Вершинина утонула в мягком сиденье.

— Добрый вечер, Валентина Андреевна, — по телефону голос Воронина показался ей немного жестче, сейчас он словно обволакивал ее. — Вы, наверное, удивлены.

— Как вам сказать… — замялась Вершинина.

«Не говорить же ему, в самом деле, что мы только что перемывали ему косточки», — промелькнуло у нее в голове.

— Впрочем, это не важно, — Воронин явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Машина мягко тронулась с места, двигателя в салоне почти не было слышно. Проехав несколько кварталов в направлении вершининского дома, «хюндай» остановился, и водитель вышел на улицу.

— Вы что, знаете, где я живу? — нарушила молчание Вершинина.

— Вы уж меня простите, — ответил Воронин, — пришлось навести о вас кое-какие справки.

— Петр Евгеньевич, — поинтересовалась Вершинина, — к чему такая таинственность, — встречаться ночью, потихоньку, в машине?

— У меня есть к вам просьба, Валентина Андреевна, — Воронин наклонился почти к самому уху Вершининой, — то, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами, хорошо?

— Если вы расскажете мне о том, что убили человека, я не смогу выполнить вашу просьбу. Но если это не касается чего-либо противозаконного…

— Хорошо, не будем тянуть. Я попал в очень затруднительное положение, не буду скрывать, меня сумели снять на пленку в очень неприглядном положении, в компании голых девиц. — Вершининой показалось, что в темноте она различила, как Воронин поморщился, произнося эти слова, — эта пленка каким-то образом попала к человеку, который хочет занять мой пост.

— Вы хотите, чтобы я выкрала эту кассету?

— Не совсем так. Дело в том, что я уже, так сказать, попросил кое-кого об этом. К счастью, владелец кассеты хранил ее у себя на даче.

— И что же?

— Она пропала.

— Кассета?

— Да. До одиннадцати часов ночи с четверга на пятницу она была на даче, это совершенно точно. А пол-второго ночи сегодня, ее там уже не было.

— Может быть, владелец кассеты ее перепрятал?

— Тогда зачем ему нужно было взамен оставлять другую кассету с точно такой же надписью?

— А что на этой, другой кассете?

— Детские мультики, если это имеет для вас какое-нибудь значение. Да вот она, можете оставить ее себе.

Воронин повернулся налево, достал с сиденья из-за спины кассету в картонном футляре и протянул Вершининой. Она взяла кассету и, наклонившись к окну в свете фонаря прочитала надпись на торце, сделанную простым карандашом — «gouzi-gouzis».

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Сами понимаете, какие чувства должна была я испытать, когда Воронин попросил меня заняться поисками этой злополучной кассеты. Я не замечала за собой греха самомнения, и скорее иронически, чем всерьез представляла себя Римом, куда „ведут все дороги“.

Мне срочно нужно было что-то ответить Воронину.

Я, конечно, понимаю, что любой отказ для ушей просителя звучит достаточно резко, но поступить иначе я не могла. Минуты две я читала и перечитывала эту дурацкую надпись на кассете, думая, все-таки, как бы поделикатнее отказать Воронину.

— Петр Евгеньевич, я вас понимаю, но помочь, извините, ничем вам не могу.

— Не можете? — непонимающе приподнял свои кустистые брови Воронин.

— Видите ли, у меня уже есть клиент…

— Клиент?! — с негодованием переспросил Воронин.

— Успокойтесь, Петр Евгеньевич, — уверенным голосом сказала я, глядя прямо перед собой, — есть такое понятие, как детективная этика…

— О какой этике вы говорите?! — громко и раздраженно воскликнул Воронин, — эта кассета должна принадлежать мне и только мне!

— Понимаю ваше негодование, очень сочувствую, но принцип есть принцип, — твердо произнесла я.

Воронину меньше всего хотелось сейчас рассуждать об этических категориях — здесь я его понимала. То досадное обстоятельство, что поиском кассеты, которую он считал „своей“, занимается, выполняя чужой заказ, человек, которого он сам намеривался попросить об аналогичной услуге должно было, по моим прогнозам, порядком взбесить его.

— Да что вы понимаете! — с горечью воскликнул Петр Евгеньевич.

— Досадно, что так получилось, но изменить что-либо я бессильна.

— По какому праву он считает себя хозяином этой кассеты? Сволочь, нет, что за сволочь! — в сердцах сказал Воронин, вне всякого сомнения, имея в виду Буторина.

Вот она, эмаль-то, сползает, — прокомментировала я про себя эмоциональный всплеск Воронина.

— Мне очень жаль, Петр Евгеньевич, но мне пора — меня ждет сын. Обратитесь с вашим заказом еще к кому-нибудь.

— Прощайте, — резко сказал он, не глядя на меня. Может, у него в голове появился какой-то новый план?

Я открыла дверцу и шагнула на тротуар, который к вечеру как в добрые зимние времена покрывался ледяной корочкой.