Гузи-гузи

— Игорь Семенович, на данном этапе мы — ваши союзники, прошу вас, не затрудняйте нам задачу. Меня интересуют обстоятельства дела, и — ни в коем случае чье-то грязное белье, уж поверьте. И если на какой-то стадии случается совпадение первого с последнем, то здесь нет моей вины.

Вообразите себе абсурдную ситуацию: больной приходит на прием ко врачу, и, когда последний начинает его расспрашивать о симптомах и прочем, уклоняется от ответов, кривит душой, затемняя таким образом клиническую картину заболевания. Что в таком случае остается делать врачу? Сказать больному, что тот либо симулянт, либо, простите, слабоумный…

Буторин от негодования едва не вскочил со стула. Но потом, сделав над собой усилие, занял исходное положение, только сменил ногу.

— Не много ли вы на себя берете? — возмущенно воскликнул он, Михаил Анатольевич говорил мне о вас как об умной, деликатной женщине…

— А мне о вас как о трезвом и деловитом…

— Ну, знаете… — Буторин резко встал и направился к двери.

— Куда бы вы не обратились, Игорь Семенович, вам обязательно зададут те же самые вопросы, хотите вы того или нет.

— Посмотрим…

Буторин гневно хлопнул дверью.

— Ну и фрукт! — выдохнул Аликер, точно в течение всего разговора задерживал дыхание.

— А что я могу сделать, он просто отказывается говорить, хотя утверждает, что пришел именно за этим.

— Ну и выдержка у вас, Валентина Андреевна! — восхищенно сказал Мамедов.

— Да какая там к черту выдержка, — махнула рукой Валандра, подожди, сейчас этот фрукт еще настучит на меня Анатоличу.

— А вы-то тут при чем? — Алискер вопросительно посмотрел на Вершинину.

— У сильного всегда бессильный виноват…

— Это вы-то слабая, — усмехнулся, качая головой, Мамедов, — все бы такими слабыми, как вы, были!

— Я, Алискер, имею в виду социальное положение и…

— Классовое сознание? — рассмеялся Мамедов. — Вы ведь сами в это не верите…

— Во что? — рассеянно спросила Валандра, которая думала о своем.

— В то, что чем выше стоит человек на социальной лестнице, чем больше привилегий имеет, тем он менее уязвим…

— Смотря для чего уязвим, — как-то отрешенно проговорила Вершинина.

— Для того, от чего не могут спасти даже гигантские денежные суммы: дурной характер, горе, болезни, смерть, наконец.

— Ты, Алискер, во многом, без сомнения, прав, только как быть с горем тех, например, африканских матерей, чьи дети умирают от голода, с болезнями тех, кому отсутствие определенной денежной, как ты выразился, суммы мешает излечить их и не отправится к праотцам и т. д., и т. п.

— Я не спорю с этим…

— Ты хочешь сказать, что рассуждаешь о социальной иерархии с позиции Диогена…

— Лаэртского?

— Синопского, именно он жил в бочке.

— Да, лет пять назад я читал роман об Александре Македонском и когда дошел до того места, где он просит показать ему знаменитого Диогена, жившего в бочке, я чуть живот от смеха не надорвал. Приводят, значит, Александра к Диогену, а тот в это время у бочки растянулся и лежит себе — в ус не дует. Македонский, подходит к нему и спрашивает, что я, мол, для тебя могу сделать? А тот невозмутимо так отвечает: будь добр, отойди в сторонку, не загораживай солнце.

— И воскликнул великий полководец и царь: «Если бы я не был Александром, то, клянусь Зевсом, хотел бы быть Диогеном!» — закончила Валандра.

— Вот именно, — удовлетворенно сказал Мамедов.

— Только мы, Алискер, не киники, а Буторин — не Александр, хотя он и считает себя, не менее великим, чем предводитель македонцев.

Тут в кабинет без стука вошел Болдырев, явно чем-то взволнованный, и остановился в центре.

— Что случилось? — обернулась к нему Валандра.

— Там ваш посетитель… — он показал большим пальцем за спину и замолчал, подбирая слова.

— Он что, вернулся?

— Да он и не уходил, — торопливо продолжил Болдырев, — мы там чай пили, слышим, скребется кто-то в дверь. Ну, я подошел, а он к косяку прислонился и рукой за сердце держится.

— Что ж ты стоишь?! Вызови ему скорую!

— Не надо, — уже более спокойно объяснял Болдырев, — мы его на диванчик положили, дали сладкого чаю, у него с собой валидол оказался, так что минут через десять будет как новенький, — он улыбнулся.

— Ладно, хорошо, что предупредил. Когда он соберется уходить, сообщи мне.

— Понял, Валентина Андреевна, — сказал Болдырев и повернулся к двери, — ну, я пошел?

— Иди, Сергей.

— Перенервничал наш потенциальный клиент, — задумчиво произнес Мамедов, — наверное, информация, записанная на кассете, действительно очень важна для него.

— Он у нас в Думу не баллотируется? — спросила у него Вершинина.

— Кажется, нет, — ответил Алискер, — если хотите, могу уточнить? Думаете, на кассете компромат на его соперников?

— Пока не нужно ничего уточнять, — Вершинина Валентина Андреевна катала сигарету между подушечками большого и указательного пальцев, — а насчет «компры» ты, скорее всего, прав. Если же он не собирается в народные избранники, это могут быть материалы, изобличающие его начальство или того, на чью должность он претендует.