Гвади Бигва

От восторга, казалось, у него выросли крылья. Сколько новых сил вдруг забурлило в нем! Но улеглись первые бурные страсти и впечатления, и Гвади начинает задумываться над своей судьбой. Вся его жизнь в свете происшедшего события представляется ему уже совсем иной. В сознании постепенно укрепляется уверенность, что во всем селении Оркети нет человека, более достойного избрания, чем он. Хвастает ли Гвади? Кажется, нет! Всем существом ощущает он свою правоту. Он даже начинает верить, что на всем белом свете не сыщется человек, более стойкий, более верный, более дальновидный, чем Гвади. Нет, не ошибся председатель колхоза Гера, выдвинув его членом комиссии. Напротив, он только сегодня исправил давнюю свою ошибку. Ведь никто не знает Гвади лучше, чем он сам Себя знает. Попытался ли кто раньше проникнуть в глубину его души? А душа у него добрая. Он не лукавит, не лицемерит. С той высоты, на которой очутился Гвади, он по-новому увидел свое прошлое. Он почувствовал себя лучшим, чем был на самом деле. Когда, в какую именно минуту так решительно перестроилось его сознание, он не знал и сам. «А между тем это был гигантский прыжок из старого мира в новый».

— Ого-го!.. Так, так, — кричит Гвади своей тени, когда тень, трепеща, взбегает на вершину высокого дерева. Гвади казалось, и он сам взлетает наподобие тени, совершая славные прыжки. Он перестал различать, где он, а где его тень. Они слились вместе в едином порыве — обогнать время, наверстать упущенное. Все преобразилось вдруг. Обрело иной смысл, иной язык. Никогда за все время своего существования джаргвали — избенка Гвади — не была так ярко освещена, как сегодня, никогда не было в ней так много огня и света. Даже немые вещи, с незапамятных времен валявшиеся без употребления, почувствовали себя нужными, необходимыми. Они заиграли возрожденными красками, прося своей доли радости и света. Огненные зайчики шаловливо, с какой-то забавной прыткостью бегают по стропилам. Они мерцают подобно бесчисленным звездам, будто свод небесный раскинулся над головой Гвади вместо соломенной крыши. Так ли происходит все это или же Гвади мерещатся чудесные преобразования? Мир предстал перед ним в своих новых качествах, как живое и близкое существо, переполненное добротой, радостью, гармонией. Гвади стал новым человеком. Он ощутил почву под ногами, посмотрел на себя со стороны и обнаружил в себе самом много такого, о существовании чего не подозревал раньше. Ну в самом деле, разве он не достоин уважения? Сказать правду, даже Мариам, глубоко почитаемая Гвади, могла бы относиться к нему чуть-чуть уважительнее. А то что же происходит? Мариам проходу не дает наставлениями да всякого рода поучениями. В грош его не ставит. Нет, довольно. Гвади не потерпит больше такого. Он знает, как ему быть. Он ей не первый встречный, не ничтожный какой-нибудь человечишка!

Так говорит теперешний Гвади. Если бы он раньше произнес подобные слова, мы, возможно, не удержались бы от иронии и сказали бы: с какой стати он так вдруг расхорохорился; слова-то какие пустил в ход!

Не будем иронизировать над Гвади. Он говорит всерьез, со всей убежденностью. Через лишения и невзгоды прошел Гвади, чтобы завоевать право на эти слова. Они нелегко достались ему.

Гвади надел новый архалук в честь своего избрания. Неудобно знатному человеку ходить в отрепьях. Даже собственные дети не узнали его. Кто это? — пролепетал маленький Чиримия в испуге и кинулся под защиту старшего брата. Писатель дает почувствовать всю необычность тех перемен, которые произошли во всем облике Гвади — в его душе и во внешности. Эти перемены подтверждает и Мариам — верховный и взыскательный судья Гвади:

«— Ах, окаянный, это ты! — с шутливым испугом встречает она Гвади. — В самом деле, ты? Или глаза обманывают?.. Да тебя совсем не узнать».

Долгое время Гвади хоронил свое чувство к Мариам. Боялся, чтобы его большая любовь, тайно взращенная в сердце, не оказалась отвергнутой и оскорбленной. Он по-рыцарски падает на колени перед своей «иконой», «богородицей». Так он называет Мариам. Из глаз его хлынули целые потоки слез.

«— Радости хочу, Мариам, счастья… Жизни хочу и любви, Мариам! Твоей любви, твоей ласки и доброты, Мариам! — заговорил Гвади, и ей казалось, что голос его прорывается из глубочайших недр души, в нем слышалось клокотание стихийной страсти…

…Это была не просьба, это был вопль».