Гвади Бигва

Тасия взволновалась.

— Саломе… И как у тебя язык повернулся! — пробормотала она, всхлипывая.

Гоча тяжело вздохнул, и это тоже не укрылось от внимания Саломе.

Ясное дело, — она пересолила.

— Нет, я вовсе не говорю, что все уже кончено… — продолжала она примирительно. — Откуда ты взяла, Тасия? Я оказала только, что такое бывает, но уверена, что Найя никогда себе этого не позволит. Я-то не сомневаюсь в ее благоразумии… По правде сказать: натерпелась я страху из-за вас. Вижу — бегут оба: и муж и жена. Сердце чуть не разорвалось! Неужто к Элико по дороге не зашли? Может, Найя у нее засиделась?

Глухое молчание было ей ответом.

— Господи, да чего же вы молчите, люди? Узнали что-нибудь, так говорите! Не пойму, Гоча, чего ты так испугался? Пойдем-ка, отрубите мне голову, если Найя не у Элико… Иди же, Тасия, не топчись на месте!

Она схватила Гочу за бурку и потянула за собой. Миновали уличку. Двинулись по шоссе к правлению колхоза. Довольно долго шагали молча.

— И дался тебе этот Пория! — заговорила снова Саломе. — Ты мне поверь… в наше время он и мизинца Геры не стоит, твой ненаглядный дворянинчик. Портреты таких людей, как Гера, в газетах печатаются, а тебе он, видишь ли, не годится. Затвердил: «Хочу Пория». А ведь он не наш человек: не подходит ни по положению своему, ни по обращению. Кроме того, разве ты не знаешь, сколько дурных слухов носится о нем по всей округе? Туча! Одни говорят то, другие это. Дыму без огня не бывает. И до тебя, конечно, доходили эти слухи, да ты, видно, не посчитался с ними… Сам знаешь, как кончают такие люди. Еще арестуют, пожалуй. А ты как полагал? Впутает и тебя. В чужом пиру похмелье. Поостерегся бы, милый, вот что…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Заседали во втором этаже, над комнатой Элико. Парторг Георгий, с большим опозданием возвратившийся из города, сделал пространный доклад о районном совещании парторгов, которое продолжалось целых два дня. После доклада обменялись мнениями и, только когда этот вопрос был исчерпан, перешли к другим делам. Заседание затягивалось.

В комнате Элико явственно слышались голоса споривших наверху товарищей. Найя очень жалела о том, что ей не пришлось полностью услышать доклад Георгия, хотя пропустила она только отдельные фразы.

Занялись вопросом об организации митинга и встречи с санарийцами. День, намеченный для заключения договора о социалистическом соревновании, был не за горами, а оркетцы до сих пор еще не выработали пунктов договора. Гера довольно долго говорил на эту тему.

Найя знала план Геры, она принимала участие в выработке этого плана. Следующий пункт повестки дня интересовал ее гораздо больше: что скажут товарищи о сегодняшнем поведении ее отца?

Дело Гочи действительно вызвало оживленные споры. Колхозники горячились и кричали. Особенно выделялся голос бригадира Зосиме.

Зосиме, привыкший к простору лесов и полей, никак не мог соразмерить свой голос с ограниченным четырьмя стенами пространством. Бригадир сердился не только на Гочу. Он осуждал также Геру, который, по его мнению, слишком мягко обошелся с распоясавшимся Саландия.

— У нас шкура клочьями ползет, мы таскаем бревна и пни, а Гоча день за днем не является, на работу, и хоть бы что! Никто ему не сказал ни слова! — кричал Зосиме. — Чего я могу требовать от членов своей бригады, когда у них перед глазами такой пример? Либо Гоча завтра же начнет работать так, как все мы работаем, либо он должен быть примерно наказан.

Кое-кто поддержал Зосиме. Однако Гера и Георгий не согласились с ними. Гера всю вину за давешнюю ссору возлагал на Зосиме и его бригаду. Оплошность Зосиме, приказавшего запрячь буйволицу, он рассматривал как серьезный проступок, настолько серьезный, что Гера склонен был заподозрить бригадира ни больше ни меньше как в «левом загибе».

Найя не могла понять, зачем понадобилось Гере раздувать этот незначительный случай. Почему он с такою горячностью вступается за отца, если тот действительно виноват? Уж не делает ли это Гера из-за нее, из-за доброго отношения к ней? Нет, не может этого быть. Гера и личные пристрастия — несовместимы.

Найя прилегла на кровать Элико и оперлась локтем, о подушку. Она старалась не пропустить ни одного слова из разгоревшегося наверху спора, даже откинула волосы от ушей, чтобы лучше слышать.

Элико сидела у стола. Перед нею лежала тетрадь, испещренная рисунками. Она машинально вертела в руках карандаш, внимание ее тоже было поглощено тем, что говорилось на заседании.

— Скажи мне, Найя, что же там все-таки произошло? — вполголоса сказала Элико; ей надоело прислушиваться к глухо замиравшим голосам. — Непонятно мне все это…

Найя не отозвалась; она лежала, устремив взгляд в потолок, и слушала, слушала…

— Кто-то запряг буйволицу твоего отца, чтобы перетащить бревно, и ничего больше. Разве это такое серьезное преступление? — переспросила Элико.

Не получив и на этот раз ответа, она начала быстро, точно играя, набрасывать что-то на полях тетради, — там появилась буйволиная голова с круто изогнутыми рогами.