Гвенделл, лучший ученик

Берт не нашелся со словами. Рассеялись в приятной неге. Он прислонился к спинке скамьи и закрыл глаза. Под веками плыли причудливые ажуры. Желтые, белые, розовые, рыжие. В них потерялся весь мир, все голоса, вся память.

– О-о-о-о, как сплющило! – голос Нивенира казался ему глухим отзвуком из далекого-далекого мира. Или чарующего сна, где все происходит тихо и медленно.

Кристаллик таял, остужая язык. Берт был слишком далеко отсюда, от самого себя, чтобы заметить, что снова мог им двигать. Жизнь вдруг стала сияющей и изумительной. НЕВЕРОЯТНОЙ. Его охватила неописуемая любовь ко всему, что существует и чего существовать не может. Ему захотелось стать всем и ничем одновременно, чтобы слиться с воздухом и всех, всех, всех любить!

Только когда сладость во рту растворилась, Гилберт смог ощутить на плече чью-то руку и тряску. Он с трудом разлепил веки и увидел, как цвета вокруг насытились яркостью. Лица друзей казались ядовито-розовыми, а горящий очаг в углу зала – безумно рыжим. Берт слабо повернул голову и чуть не клюнулся носом в Нивенира.

– Что, неплохо жмучит?

– М-м? – Гилберт едва мог напрягать связки, точно после резкого пробуждения.

– Круто, да? – посмеивался Гаф, глядя на него с соседней стороны стола.

Лирен недовольно обвел товарищей глазами.

– Зачем вам это надо было?

– А вдруг из девки в пацана превратится! – хихикнул Джерси. – Дурью прижучит, и получай!

Берт обхватил голову руками и поставил локти на стол. Мозг, казалось, расплавился и бултыхался в черепе, как розовый бульон. Того глядишь и потечет из носа или ушей. Но было даже приятно чувствовать себя совершенно иначе, не человеком, а какой-то жидкостью, закупоренной в тело. Ничего не хотелось, даже вмазать Джерси за то, что обзывается.

Хотелось плавать в своей молчаливой любви ко всему миру.

Он бы так и уснул, если бы Гаф не ткнул его ладонью в макушку и не шикнул:

– Подъем! Там Чума идет! Кралю свою прихватил!

Берту пришлось изо всех сил напрячься, чтобы поднять голову и всмотреться в зал. Только что зашел Чамбер, редгард, местный кошмарила. Он был старше всех в компании (на днях ему, кажется, исполнилось семнадцать). Из тех, кого обычно называют породистыми: черноволосый, с черными глазищами и насыщенной карамельной кожей. Квадратным подбородком можно было орехи колоть. По всему лицу рассыпались кратеры от подростковых прыщей. Девчонки от него таяли, потому что Чума высокий и крепкий, как добротный шкаф. Такой перед кем угодно защитит и кого угодно отмочалит.

С ним часто таскалась дылда Бьюли. Совершенно невзрачная девчонка, даже смотреть скучно. Светлые волосы, да и все. Если бы не грудь (совершенно удивительные круглые штуки, на которые Берт не мог не смотреть, сам не зная почему), никто бы даже ее не замечал. Даже вряд ли кто-то интересовался, сколько ей лет. В городе жили и другие девочки, но все они были мелковаты. Даже без груди. Ерундища, в общем.

Чума прошел к их с мошкарой столику и господски остановился над мальчишками. Бьюли замерла рядом. Гилберт сразу прилип взглядом к ее груди. Хотя Лереси говорила, что так себя ведут только дикари, но он ничего не мог с собой поделать.

Чума молча пожал руки Гафферу и Джерси, пока изучал остальных. Когда глаза наткнулись на Берта, Чума оскалился:

– А это что за недомерок? Гаф, вы где этого пи*орюгу отрыли?

Все слова, похожие на “пи*ор”, Гилберт для себя расшифровывал как нечто вроде “дурака” и не особо обижался. Мальчишки часто так друг друга называли, когда сильно злились. Но Чума видел его впервые и не успел чем-то взбеситься, поэтому с чего вдруг такое слово, Берт не понял.

Хотя остальные вполне себе поняли и залились одобрительным гоготом. Лирен же как-то помрачнел и отвел глаза, а Бьюли цокнула.

Гилберт оторвался от ее груди и недоуменно посмотрел на друзей.

– Чего?

– Ничего, – передразнил Чума нарочито писклявым голосом. – Топай-ка домой, пацанам поговорить надо. Ты тоже, – он обернулся на Бьюли и кивнул на дверь.

– Мы же только пришли, – растерялась она. – Выпить хотели.

– Дома попьешь, я передумал. Давай, двигай.

– Да пусть посидит, – Гаф обхватил ее за таз и примостил на край лавки рядом с собой. Затем подвинулся вплотную к Джерси, чтобы та села как следует.

Берт почувствовал цветочный запах ее духов и чего-то жутко захотел. Почти так же сильно, как хотел сунуть в рот кристаллик лучшего на свете сахара.

Чума угрожающе нахмурился, но промолчал. Снова посмотрел на Берта и увидел, как тот таращится на Бьюли.

– Попутал что ли? – окликнул Чума, пощелкав загорелыми пальцами у него перед лицом. – Кому сказал, топай отсюда!

– Пацанам поговорить надо, – как эхо, повторил Джерси, хищно улыбнувшись.

– Ну, время позднее, детям пора бай-бай, – подхватил Нивенир.

Даже через розовую пелену Гилберт ощутил, как волна горькой обиды обдала жаром спину. В животе что-то неприятно сжалось. Он с надеждой посмотрел на Гафа и Лирена:

– Да почему?

– Потому что нечего тут бабам делать, – резко ответил Чума и махнул рукой в сторону двери, глядя то на Берта, то на Бьюли. – Уходим!