Гвенди и её шкатулка

Мистер Феррис обдумывает сказанное.

— Гарри? Возможно. Возможно, заметь. Олив же была обречена. В её смерти ты точно не виновата, уж поверь. — Тут он улыбается. — Но давай о хорошем! Тебя примут на писательский семинар в Айове! А твой первый роман… — Улыбка становится шире. — В общем, сама увидишь. Скажу лишь одно: получать награду ты придёшь в лучшем своём платье.

— Вы о чём? — Но Гвенди даже немного противно от того, насколько её обрадовала эта новость.

Он снова взмахивает рукой: мол, оставим это.

— Я и так уже сказал достаточно. Рассказав больше, я изменю твоё будущее, поэтому, пожалуйста, не искушай меня. Ведь я могу и поддаться, Гвенди, потому что ты мне нравишься. Шкатулкой ты распорядилась просто… изумительно. Я знаю, какая это была тяжёлая ноша, словно полный камней рюкзак у тебя на спине, но ты понятия не имеешь, сколько добра ты совершила. Сколько бедствий предотвратила. Если пользоваться ею с недобрым умыслом, чего ты не сделала ни разу — даже с Гайаной ты поэкспериментировала из обычного любопытства, — шкатулка способна творить невообразимое зло. Оставь её в покое — и она действует во благо.

— Мои родители шли верной дорогой к алкоголизму, — говорит Гвенди. — Теперь, оглядываясь назад, я в этом почти уверена. Но они бросили пить.

— Да, и кто знает, сколько ещё больших ужасов она предотвратила, будучи в твоих руках? Даже я не знаю. Массовые убийства? Бомба, оставленная в грязном чемодане на Центральном вокзале Нью-Йорка? Убийство государственного лидера, из-за которого могла вспыхнуть Третья мировая? Конечно, она предотвратила не всё — мы с тобой читаем газеты, — но вот что я тебе скажу, Гвенди. — Наклонившись вперёд, он взглядом приковывает её к месту. — Не всё, но многое. Очень многое.

— И что теперь?

— А теперь, будь добра, верни мне шкатулку-пульт. Ты своё дело сделала. Но впереди у тебя много других дел, много историй, которые ты захочешь рассказать людям… а люди захотят услышать. Ты будешь развлекать их, а это величайший дар для любого человека. Ты заставишь их смеяться, плакать, удивляться, думать. К тридцати пяти годам ты будешь печатать на компьютере, а не на машинке, хотя и то, и другое — тоже своего рода пульты, не находишь? Ты проживёшь долгую жизнь…

— Насколько долгую? — спрашивает Гвенди со знакомой ей смесью жадности и неохоты.

— Этого я тебе не скажу. Скажу лишь, что умрёшь ты в окружении друзей. На тебе будет красивая ночная рубашка с голубыми цветочками на подоле. В окно будет светить солнце, а напоследок ты увидишь стаю летящих на юг птиц. Эдакое прощальное напоминание о красоте этого мира. Будет немножко больно. Совсем чуть-чуть.

Откусив пирога, он встаёт.

— Очень вкусно, но мне пора на следующую встречу. Шкатулку, пожалуйста.

— Кому она теперь достанется? Или этого вам тоже нельзя говорить?

— Пока не знаю. У меня на примете один парнишка в городке Пескадеро, где-то в часе езды от Сан-Франциско. Ты никогда его не встретишь. Надеюсь, Гвенди, что он окажется таким же хорошим хранителем, как ты.

Он наклоняется и целует её в щёку. Гвенди чувствует прилив счастья, совсем как от тех шоколадных зверюшек.

— Она на дне чемодана. В спальне. Чемодан не заперт… хотя, думаю, вам без разницы, — смеётся Гвенди, но быстро серьёзнеет. — Просто… я не хочу больше к ней прикасаться. Даже смотреть не хочу. Иначе…

Он улыбается, но глаза его серьёзны.

— Иначе тебе не захочется её отдавать.

— Да.

— Тогда посиди тут. Доешь пирог. Он правда вкусный.

И он уходит.

32

Гвенди сидит. Ест пирог маленькими кусочками, потихоньку запивая молоком. Слышит, как со скрипом откидывается крышка чемодана. Как с таким же скрипом она закрывается. Как защёлкиваются замки. Слышит, как мистер Феррис подходит и останавливается у входной двери. Попрощается ли он?

Нет, не прощается. Открывается и закрывается дверь. Мистер Ричард Феррис, с которым она впервые встретилась на верхушке Лестницы самоубийц в Касл-Роке, ушёл из её жизни. Гвенди сидит ещё минутку, доедая пирог и размышляя о будущей книге: обширной саге о маленьком городке в штате Мэн, очень похожем на её собственный. Саге, полной любви и ужасов. Пока Гвенди ещё не созрела, но уже скоро: через пару лет, максимум через пять. И тогда она сядет за печатную машинку — за пульт, если хотите, — и примется за работу.

Наконец она встаёт из-за стола и идёт в гостиную чуть ли не вприпрыжку. С каждым шагом ей становится легче. Маленькой чёрной шляпы на столе уже нет, но кое-что Гвенди оставили: моргановский доллар 1891 года выпуска. Она берёт его, вертит его так и сяк, чтобы его не бывшие в обращении грани поймали свет. А потом со смехом кладёт его в карман.

Об авторах