Гвиневера. Осенняя легенда

Пир закончился, столы убрали, и нашим вниманием завладел Дагонет. Его наряд был необыкновенно расцвечен, шутовской колпак венчал бренчащий колокольчик. Он загадал несколько загадок, спел песню, а когда гости, пресытившись вином, развеселились, объявил выход Талиссина – сказителя необычайной славы. Послышался восхищенный шепот – многие уже слышали о репутации барда, – и среди многочисленных возгласов кто-то попросил снова рассказать о его путешествии в иной мир.

Вспомнив о происхождении этой истории, мы с Бедивером переглянулись. Это однорукий воин спас тогда слабоумного ребенка: он неминуемо бы утонул, после того как лодка перевернулась в заливе. Мальчик лежал на гальке – жалкое промокшее тельце, – а Бедивер яростно старался выжать из его легких воду и вернуть к жизни. Придя в себя, Талиссин клялся, что побывал на Анноне[17] и видел зал короля иного мира, и потом хвастался об этом всем и каждому. Я подалась вперед, заинтересовавшись, как случившееся с мальчиком преломилось в голове взрослого человека.

– То явилось первым проявлением моей мойры-судьбы, – начал бард. – До того я был еще ребенком и слышал лишь странные отголоски прошлых жизней. Влекомый извечным предначертанием, я не мог их понять.

Его веки упали на глаза, пальцы неслышно пробежали по струнам, пробуждая проникающую в душу торжественную мелодию, а голос начал вить замысловатую магию песни:

Я пребывал в различных формах,
Был узким острием меча,
Был каплей воздуха на небе,
Единым словом на странице,
И отблеском костра в ночи.
Я нитью был в пеленках детских…

Лежащий рядом волкодав Брут, завороженный музыкой голоса Талиссина и кружевом слов, положил мне на колени свою тяжелую голову. Зал притих – все внимали рассказу.

Бард пропел, как нес значок впереди войска Александра, как руководил возведением дома Нимрода[18] и был в Индии еще до закладки Рима.

Не знаю, кто я есть,
А музу черпаю в котле из Серидвена…

При упоминании о священном источнике его вдохновения и знаний многие перекрестились или сотворили знак против зла. Но Талиесин, захваченный волшебством собственной песни, уже проник в иные королевства, царство Аннона, перевитое тяжелой голубой цепью моря. Там были мрачные гробницы, вращающаяся башня, Хрустальный замок Совершенных, где Повелитель мертвых собирал свой двор. Там же он увидел горшок, в котором не варилось мясо нечестивых, но который, подобно рогу Брана,[19] насыщал желанной сдой любого, кто был смел и чист сердцем. Его согревало дыхание девяти дев, а пурпурный ободок был украшен жемчужинами.

Внезапно нить повествования Талиесина была прервана громким возгласом, и Персиваль вскочил на ноги:

– Грааль! Он пост о граале! Мама рассказывала мне о нем – источнике жизни, поддерживающем наше существование…

Галахад поспешил усадить кузена на место, и пораженные его выходкой рыцари все как один повернули к нему головы. За столом послышался раздраженный ропот, и Галахад поспешил подняться.

– Простите деревенщину, добрые воины. Его ум стремится познать, как нужно вести себя среди членов Братства, но сердце все еще подле материнского колодца в лесу. Любовь к тому, о чем пост бард, а не отсутствие уважения к вам, заставила его так закричать.

Персиваль и в самом деле как будто бы впал в транс – лицо осветилось внутренним сиянием, глаза видели то, чего никто из нас не замечал. Заинтересовавшись прозрением юноши, Талиесин отложил инструмент, а Персиваль продолжал:

– Самое священное из всех сокровищ Британии – самое древнее и самое бесценное – сосуд обновления, надежды и Вечности.

Голос Персиваля дрожал. Он сам превратился в сосуд, посредством которого боги передавали свои послания, и, глядя на святого юродивого, мы замерли в благоговейном страхе.

– Все эти годы он был укрыт от взглядов, ожидая, чтобы за ним отправились самые чистые, самые отважные. Мама знала, она говорила, он там… где-то в лесу… в келье отшельника… в замке Грааля… там его и найдут. Вот что она рассказывала мне у источника. Но лишь самые отважные и чистые сердцем смогут его отыскать…

Рыцари застыли в нерешительности, когда по телу юноши пробежала дрожь и речь прервалась. Но как только Персиваль упал на руки кузена, со стула вскочил Гавейн.