Harmonia caelestis

Мы не шевелимся, мы всё знаем, точнее, мы знаем не всё и именно потому боимся, мы ничего не знаем; еле заметно мы все же шевелимся, чтобы мать не подумала, что мы на стороне отца. Ночью мы ни на чьей стороне, во-первых, потому, что просто не узнаем родителей (впечатление, будто они играют — и здорово — какие-то роли), а во-вторых, потому, что мы все равно проиграем, один из родителей обязательно нам отомстит, отец сразу же, непредсказуемо и беспощадно, а возмездие матери за измену, более изощренное, последует завтра, одно хуже другого, но и другое не легче.

Вообще-то, это противоборство нас разделило. Кто куда, сестренка тянулась к отцу, брат — к матери. Осознанным выбором, четкой или хотя бы нечеткой позицией назвать это было нельзя, просто каждый имел своего фаворита. Я склонялся то на одну, то на другую сторону. Любовь сравнивать невозможно. И моя ситуация не станет более однозначной, если я схитрю и переверну вопрос, спросив себя не о том, кого я больше люблю, а о том, кого больше мне не хватает.

Мне не хватает всех.

— Ну-ка, ну-ка, куда навострили коньки! — грозно говорит отец. — Я хочу, чтобы они стояли здесь. Я хочу, чтобы они готовились к тому дню, когда Венгрия станет свободной. Вы не встревайте, ложитесь спать, вы — святая! А этим детям предстоит нести священное пламя дальше! Или, может, я ошибаюсь? — Мы не всегда отслеживали конец высказывания. — Или, может, я ошибаюсь?

— Да. Нет. Предстоит.

— Брысь в постель, ваш отец сумасшедший!

Мы не шевелимся, только делаем вид, что пошевелились. Папочка одевается.

— Не вздумай уйти из дома! — вскакивает наша мать. — Не вздумай уйти, иначе тебя ожидают печальные времена.

— Ах, бедные времена, — обматывая вокруг шеи шарф, ухмыляется Папочка. Он смотрит на нас и мрачнеет. — И бедная наша страна.

Между тем мы стоим почти навытяжку, почти не шатаясь.

178

— Пойте. Пойте. Я сказал, пойте!!!

— Не буду.

— Пойте, иначе вас ожидают печальные времена.

— Не делайте этого, Матика.

— Не называй меня Матика, бляха…

— Господи, помоги.

— Не поминайте Господа всуе и не ревите. Пойте. Слышите?! Я повторять не намерен. Не плачьте. Я помогу… Не ходи, миленок, в Пецель. Ну, повторяйте. Повторяйте за мной: не ходи, миленок, в Пецель… Повторяй же, стервоза, а то…

— Не ходи, миленок, в Пецель.

— Отлично, мой ангелочек.

— Не называйте меня ангелочком.

— Почему это, ангелочек, мне нельзя называть тебя ангелочком?

— Называйте так… своих шлюх.

— Хорошо. Ангелочек. Тогда продолжайте!

— Я не знаю.

— Как это вы не знаете! Все вы прекрасно знаете, вы же святая женщина.

— Пожалуйста, Матика, прекратите.

— Там у девок пизды с перцем!

— Нет.

— Там у девок пизды с перцем!

— Это мерзость!

— Что я сказал?!

— Там у девок… пизды с перцем!

— Прекрасно, мой ангелочек. А теперь, будь умницей, обе строчки!

— Не ходи, миленок, в Пецель: там у девок… пизды с перцем.

— Пизды! Четко произноси. Как положено.

— Пизды.

— По-вашему, это пизды?! Говно это, а не пизды. Пизды!

— Пизды.

— Да еб вашу мать, это не пизды, а какой-то скулеж… Да что толку вам объяснять… Если, по-вашему, это омерзительно… Хорошо, попробуем дальше: не ходи, миленок, в Дорог.

— Я больше не могу!

— Еще как можешь, стервоза, пой, иначе я на хер тебя пришибу вместе с твоими щенками, пой, святоша, пой, пока по-хорошему с тобой разговариваю.

— Не ходи, миленок, в Дорог: там все пизды хуже терок.

— Ну ладно, это вы хорошо исполнили. Умеете, если хотите. А ну-ка еще разок, запевай.

— Не ходи, миленок, в Дорог: там все пизды хуже терок.

— Замечательно. Раз от раза все лучше, душа моя. Это просто фантастика… Ну не плачьте… Ведь все в порядке… Спойте теперь тихонько, на ушко мне. Или в шейку… Не ходи, миленок, да не все ли равно? в Пецель, в Дорог…

В педагогическом колледже одной из ее специальностей было пение, и Мамочка пела красиво, с чувством.

179

Идея хорошего братика была не столь простодушна, как можно было подумать. Ведь в ней заложена не только, да и не в первую очередь какая-то там вселенская доброта, гуманизм, скромность, снисходительность, ласка вкупе с некоторой долей елейности — отнюдь нет, хороший братец должен тебя любить. Брат должен любить брата. То есть быть в одиночку хорошим братцем нельзя, мы взаимозависимы, и как бы мы ни распределяли, ни спихивали роль доброго братца на другого, участвовать приходилось всем. Так вот хитро было задумано.

Весь вечер 5 ноября я старался быть хорошим братцем. После приступа тошноты получается это обычно лучше. К тому же я был напуган. (Да еще как!) И тем, что видел, и тем, чего не видал. Я решил считать все увиденное сном, хотя знал, ничего мне не снилось — я отлично помнил свисающий из моей ноздри кусочек морковки, очки отца с раскрытыми дужками и его застывшее, каменное лицо, помнил и лошадей, и лесистые склоны Гордой Кручи, но поскольку, кроме меня этого не видал никто (даже отец!), то можно было считать, будто все это мне приснилось.