He как у людей

За стойкой регистрации восседает девица самого что ни на есть модного вида: черная сетчатая рубашка поверх черного кружевного бюстгальтера, полные ненакрашенные губы, два тонких серебряных колечка в потемневшем от кофе языке. Время от времени она останавливает на Кевине равнодушный взгляд, и он делает вид, что просматривает стопку глянцевых журналов по дизайну, нервно постукивая своими «лучшими» (с самыми легкими признаками разложения) туфлями по дизайнерскому ковру ручной работы с волнистым узором — его цена наверняка могла бы покрыть годовое содержание минивэна.

Радостное возбуждение, владевшее Кевином на рассвете — пока он натягивал костюм («таких уже сто лет не носят», — морщится он), готовил себе капучино, — заметно спало за те шестьдесят минут, что он провел в этой комнате с дурацкими пластиковыми стульями (всю задницу отсидишь), с чистыми холстами в одинаковых рамах светлого дерева, развешанными аккуратными симметричными рядами.

Наконец девушка за столом снимает свои нелепые телефонные наушники, встает и подзывает его ленивым движением двух пальцев. Где-то поблизости оглушительно визжит дрель, шлифовальная машинка или еще какой-то инструмент. Здание явно в стадии ремонта, в противоположность самому Кевину, который, как ему сейчас кажется, ремонту уже не подлежит и с каждым днем медленно, но неуклонно приближается к распаду.

Кевин стискивает в пальцах ручки кожаной папки: в ее тяжести есть нечто успокаивающее. За выходные, в перерывах между развозкой детей и готовкой в отсутствие Грейс (подалась куда-то на запад Ирландии — корпоративный выезд), он отобрал из множества вырезок, скопившихся за двадцать лет, несколько ярких глянцевых страниц и уложил между двумя крышками из мягкой, черной, потертой флорентийской кожи. Отбор материалов для портфолио — это его первая творческая работа за долгие годы, если не считать воображаемых адюльтеров.

Кевин никогда сознательно не стремился к карьере журналиста, пишущего о знаменитостях, просто так вышло. Закончив университет, он точно знал, что ему не интересно — банковское дело, юриспруденция, медицина, маркетинг, — но совершенно не представлял, чем заняться. Сразу по окончании они с Грейс переехали в Лондон, и он еще раз попробовал себя в жанре стендапа, но быстро понял, что ему не хватает необходимого упорства, этой неутолимой жажды, хотя писать монологи ему нравилось. Ему вообще нравилось писать. Грейс уходила на работу — она уже тогда начала свое восхождение по карьерной лестнице в «Бритиш Эйрвейз», — а он сидел в их залитой солнцем квартире в Клэпхем-Саут с кофейником и пачкой сигарет и все писал, переписывал предложение за предложением, правил весь этот ужас, пока, опустошив кофейник, не доводил, наконец, до ума. Он чувствовал, что это у него получается.

Грейс стала первой и единственной читательницей Кевина и преданно поддерживала его, как и он всеми силами поддерживал ее стремительный взлет в отделе маркетинга и рекламы авиакомпании. Они играли в одной команде, хотя никогда не говорили об этом вслух. Она уговаривала его посылать свои опусы в литературные журналы (он так ничего и не послал) и ходить на авторские чтения в городе (туда он ходил). Летом в выходные они покупали самсу с мясом, бутылку розового и до темноты сидели в прокатных шезлонгах в парке, разговаривая о всякой всячине. Грейс зачитывала вслух анонсы из «Тайм-Аута», и они выбирали развлечение себе по средствам на следующую неделю — поход в Национальную портретную галерею (бесплатно) с последующим кофепитием в древнем склепе у Сент-Мартин-ин-зе-Филдс через дорогу, или поэтический турнир в Брикстоне (два фунта), или постановку никому не известной пьесы в каком-нибудь неожиданном месте. Последний запомнившийся ему спектакль — «Тень убийцы», — просмотренный за пятерку в районном клубе Киллберна, вызвал у него прилив тоски по родине.

Тем временем один из их однокашников решил переехать в Австралию и предложил Кевину парадоксальную должность фактчекера в одном из самых одиозных таблоидов того времени. За этим потянулись годы работы в самых разных журналах, публикующих слухи: бесконечные уговоры, лесть, паника, авралы и разнузданные пьянки после работы. Хоть творчеством как таковым здесь и не пахло, ему нравилось писать, он наслаждался духом товарищества, к тому же за это платили. А лет через двадцать, после шестнадцати пьянящих, головокружительных месяцев на вершине ирландского рейтинга, его должность сократили в связи с урезанием бюджета.