He как у людей

— Твою мать, — бормочет он и выбирается из-под свернувшейся теплым клубочком под простыней Роуз Берд. — Мне нужно идти.

23

Хотя корпус «Фэйр» просто кишит тайнами и секретами, администрация такого положения дел решительно не одобряет, а потому подозрительность и старомодно-враждебное отношение к понятию неприкосновенности частной жизни ощущается здесь во всем, до последней мелочи. Например, девушкам не разрешается запирать комоды и шкафчики на замок, несмотря на то что некоторым шестиклассницам уже исполнилось восемнадцать, то есть они могут зайти (и заходят) в любой паб и набраться там на совершенно законных основаниях. Если кому-то захочется позвонить домой и поплакаться на свою горькую долю, как привыкла делать Эйдин по воскресеньям, где-нибудь через час после прощания с родителями, братьями и сестрой возле машины (еженедельный скорбный сиротский ритуал), то звонить придется в присутствии целой толпы других таких же страдалиц, ждущих своей очереди и подслушивающих между делом. Вот и сейчас: Эйдин сидит в туалете на втором этаже в два часа ночи, и все лампы над головой горят — якобы на случай, если кому-то понадобится забежать в кабинку или попить воды, но на самом деле Эйдин знает: просто для того, чтобы свет был везде.

Но боже правый, что за тайные полчаса она только что провела! По ее виду никто не скажет, какое важное событие с ней произошло. На ее теле не осталось никаких следов первого головокружительного опыта романтических ласк, если не считать раскрасневшегося лица, которое даже слегка покалывает от жара. Но вол в сердце — о, это совсем другое дело!

Эйдин сидит, поджав ноги, на унитазе в третьей из пяти кабинок и разглядывает дешевенькую полупрозрачную бумагу, которой им тут полагается вытирать задницы. В последний раз мысленно повторяет свою легенду и, набравшись решимости, нажимает на рычаг смыва. Почти немедленно она слышит то, чего и ожидала: шаги. Реакция как у собаки Павлова на звонок, как у футбольных фанатов, у которых моментально пересыхает во рту при звуке хлопка и медленного шипения пузырьков в только что открытой банке пива. Эйдин открывает дверь кабинки, и, конечно же, перед ней стоит Бликленд, правда, в несколько неожиданном виде: в плюшевом, аквамаринового цвета халате, туго перетянутом таким же поясом. Она стоит в позе хоккеиста, по-мужски расставив ноги, ступни словно вросли в выцветшую от хлорки плитку, а на сморщенной серой физиономии застыло мрачное, недовольное выражение.

— Где ты была?

Несмотря на то что ситуация грозит ей серьезными неприятностями, Эйдин не может воспринимать Бликленд серьезно: ее взгляд падает на желтые мохнатые тапочки в виде утят с пушистыми клювиками и черно-белыми пластиковыми глазками, косо глядящими в пол. Она с трудом сдерживает рвущийся наружу булькающий смех.

— Прошу прощения?.. — говорит Эйдин, широко распахивая глаза, и морщит нос, словно хочет сказать: «Ничего не понимаю!»

— Мы тебя искали! — шипит старая мегера. — Где ты была?

— Я не знала…

Эйдин даже не договаривает эту недоуменную фразу до конца, словно все это и впрямь для нее неожиданность, словно она не слышала, как Бликленд волочит свою дурацкую деревянную ногу по всему второму этажу, открывая и закрывая двери во все спальни — ни дать ни взять солдат, зачищающий вражеские казармы.

— Я здесь сидела, в туалете. — Эйдин покашливает и, опустив глаза, выдает убийственный козырь: — У меня месячные.

Бликленд краснеет. Эйдин, как и другие девушки в «Фэйр», отлично знает, что любое упоминание о женской физиологии, пусть и косвенное, гарантированно повергнет в шок эту сморщенную семидесятилетнюю каргу — ей, похоже, за всю жизнь не представилось случая заметить, что у нее самой тоже есть женские органы.

— Я смотрела в этой кабинке, — говорит Бликленд, и в восходящих и нисходящих интонациях ее голоса ясно слышится крайнее недовольство. Но Эйдин вздыхает с облегчением: значит, Бликленд и правда думала, что она пропала. В этот момент в дверь влетает медсестра Флинн и несется мимо аккуратного ряда одинаковых раковин, где шесть девушек каждое утро одновременно умываются, чистят зубы и полощут рты, прямо к кабинкам. Она не может даже скрыть злобную ухмылку на бледном, похожем на блин лице. Уайт с Бликленд — будто сестры-близнецы, Труляля и Траляля. В скучные вечера на самоподготовке, когда уроки уже сделаны и журнал о поп-музыке потихоньку пролистан от корки до корки, Уайт иногда служит Эйдин музой.

Медсестричка-садистка из Брея
Была резкая, как диарея.
Раз бы в жизни она
Поспала не одна —
Может, стала б немного добрее.

— Вот ты где! — Верная помощница Бликленд, одетая, как и следовало ожидать, в пижаму унисекс цвета половой тряпки, щурит на Эйдин свои лягушачьи таза. — Где ты была? Мы уже хотели полицию вызывать.

— Я ее уже нашла, медсестра Флинн. Спасибо. Можете идти спать.

— Но где ты…

— Мне очень жаль, что я вас разбудила, — ледяным тоном говорит Бликленд. — Спокойной ночи.