К августу 1972 года последние заключенные покинули камеры смертников Калифорнии, чтобы в большинстве своем быть переведены в места общего заключения различных исправительных учреждений штата. Когда это пишется, Аткинс, Кренвинкль и Ван Хоутен остаются в специальном блоке, построенном для них в женской исправительной тюрьме во Фронтере; очень вероятно, что и они со временем будут переведены в блок с не столь строгими условиями содержания.
В психиатрическом отчете о состоянии Патриции Кренвинкль доктор Джоэл Хочман говорил, что из всех трех девушек Кэти имела наименее прочную связь с окружающей реальностью. По его мнению, если Кэти когда-либо будет разлучена с остальными двумя и с мистикой, окружавшей Мэнсона, то, возможно, и вовсе утратит эту связь, скатившись к полному психозу.
Что касается Лесли Ван Хоутен, которая из трех девушек наименее всего была привязана к Мэнсону, но, однако же, убивала по его приказу, я чувствую, что она может лишь закостенеть, стать сильнее и хитрее.
Описывая Сьюзен Аткинс, репортер “Лос-Анджелес таймс” Дэйв Смит выразил словами то смутное ощущение, которое возникло у меня уже давно: “Наблюдая за ее поведением — то прямота, то актерство в суде; милая зверушка, играющая с кем-то в гляделки; немного не от мира сего, когда никто не обращает внимания, — я почувствовал, что однажды она просто может зайтись в истошном крике, да так никогда и не остановиться”.
Остальные осужденные убийцы из “Семьи” Мэнсона — Чарльз Уотсон, Роберт Бьюсолейл, Стив Гроган
Из всех убийц “Семьи” лишь ее лидер удостоился особого отношения к своей персоне. В октябре 1972 года Чарльза Мэнсона перевели в исправительный центр максимально строгого содержания в тюрьме “Фолсом”, в Северной Калифорнии. Описываемый как "тюрьма в тюрьме", он служит пристанищем тем "проблемным заключенным”, которые не могут быть успешно контролируемы при общих, не таких жестких условиях содержания. С переводом Мэнсон утратил не только все особые привилегии, предоставляемые ожидающим казни смертникам, но и привилегии обыкновенных заключенных. Причиной этому были названы его “враждебность и воинственность”.
“Тюрьма — мой дом, единственный дом, какой у меня когда-либо был”, — часто повторял Мэнсон. В 1967 году он упрашивал власти не освобождать его. Если бы кто-то прислушался к его предупреждению, эта книга не была бы написана, а порядка тридцати пяти или сорока человек остались бы в живых.
Доведя свою роль обвинителя до логического конца, по выражению самого Мэнсона, я просто отправил его домой. Только на сей раз этот дом не покажется ему знакомым. Перед переводом Мэнсона в “Фолсом” начальник тюрьмы “Сан-Квентин” Луис Нельсон заметил: “Было бы опасно определить парня вроде Мэнсона в тюрьму общего режима, потому что в глазах других заключенных он совершил не слишком почетное преступление. Его осудили за убийство беременной женщины, а подобные вещи не позволят человеку подняться хоть сколько-нибудь высоко в социальной структуре тюрьмы. Как не поднимется туда и кто-то, осужденный за совращение ребенка. Парням, совершившим такое, приходится туго везде, где бы они ни оказались”.
Как и в случае с Сирханом Сирханом, осужденным убийцей сенатора Роберта Кеннеди, преследующая, такого преступника слава становится худшим из его врагов. Сколько бы он ни провел в тюрьме, Мэнсону предстоит все эти годы то и дело оглядываться через плечо: он должен понимать, что любой заключенный, надеющийся поднять свою репутацию в тюремном сообществе, в любой момент может вонзить ему в спину заточку.