Hermanas

Мой дедушка со стороны матери работал на сахарных плантациях. Он был надсмотрщиком в своей родной провинции, и перед его смертью я приезжал к нему во время zafra, сбора урожая. Тяготы этого труда произвели на меня огромное впечатление. Я помню мужчин, работавших на полях, их рваную одежду, мокрую от пота и сока сахарного тростника, притягивавшую миллионы насекомых. На всех и всем лежала тягучая липкая пленка, источавшая сладкий запах. Сладкий запах и грубый мужской пот. Пряди спутанных волос, полные мух, были похожи на карамельные фигурки. У многих мужчин были повязки или шрамы после травм, нанесенных мачете. У некоторых не хватало пальцев. Глаза их были черными и пустыми.

Сахар не содержит питательных веществ. Голод, который подавляется сахаром, возвращается, десятикратно усилившись. Сахар не строит деревни. Из окна я не увидел ни одного человека, только серые потрепанные сараи для инструментов и машин, старые сахарные мельницы, ржавеющие вдалеке, несколько больных подагрой деревьев и плантации растений трехметровой высоты, растянувшиеся на многие мили. Им здесь не место. Сахарный тростник происходит из Новой Гвинеи, арабы выращивали его в Испании, а испанцы привезли на Кубу. Все было завезено извне — землевладельцы, рабочие, инструменты и растения, а сахар и прибыль тоже исчезали с острова. Оставались только рабы и изнасилованная, измученная земля. Сюда было завезено два миллиона африканских рабов, большинство из которых рубили сахарный тростник. Когда работорговля с Африкой прекратилась, рабов стали привозить с полуострова Юкатан, а затем появились китайские кули с рабскими контрактами. Сахар делают из крови, говорили в старину.

Я чувствовал вдохновение. Сюжет эпического стихотворения, никак не меньше, проплывал за окном автобуса. Это будет не первое и не последнее стихотворение о сахаре, написанное на Кубе. Оно начиналось с крошечной чашечки сладкого кофе, о которой я мечтал в автобусе, и устремлялось дальше, от кораблей с рабами до чиновничьих кабинетов, от освободительной войны Марти до la lucha, ежедневной борьбы за поддержание жизнеспособности революции.

Спустя двадцать лет после революции мы продолжали оставаться рабами сахара. Теперь речь шла о торговом балансе, о сборе урожая сахарного тростника такого объема, чтобы не оказаться в экономическом рабстве у Москвы. Для выполнения договоров с Советским Союзом необходимо было собирать восемь с половиной миллионов тонн, и только тогда Куба могла заработать на продаже сахара на открытом рынке. На вырученные деньги мы должны были проводить индустриализацию. Таковы причины трагикомедии, разыгравшейся в 1970 году: на этот год был запланирован урожай в десять миллионов тонн, для достижения чего требовалось огромное идеологическое и политическое напряжение сил. Планы не просто провалились, но всей нации пришлось хватать ртом воздух. Если залив Свиней был первой большой победой революции, то zafra 1970 года — ее первым большим поражением. И с тех пор в течение всего десятилетия урожаи оставались низкими. В семидесятых годах сахар у нас продавался по карточкам. Рабство все еще существовало. Обычному рабочему все равно, лишился он пальцев ради «Юнайтед фрут» или для «Комэкона».

Миранда лежала на сиденье, положив голову мне на колени, и спала. Я разглядывал пейзаж за окном до тех пор, пока не исчез последний солнечный луч и плотный мрак не поглотил деревни. А потом я сам задремал.

Приблизительно за час до полуночи автобус сломался. К такому надо быть готовым. Мы съехали с шоссе недалеко от Сьенфуэгоса. Шофер остановился на обочине, и те из пассажиров, кто не спал, начали сетовать и жаловаться. Почти все кубинские мужчины старше определенного возраста считают себя квалифицированными автомеханиками (я — исключение), и скоро пол-автобуса вывалилось на улицу, а пять-шесть мужчин в полной темноте стали пялиться в двигатель, освещая его карманным фонариком, и громко обсуждать увиденное. Миранда проснулась.

— Где мы?

— Скоро доедем до Сьенфуэгоса. Если повезет.

Маленькая Дорис лежала поперек сидений впереди нас и спала. Мы с Мирандой сидели, прижавшись друг к другу, и перешептывались. Мы съели второй сэндвич. А потом я решил воспользоваться случаем и вышел на улицу облегчиться.