Hermanas

Была обычная октябрьская среда, сезон не отпускной (на Кубе в то время у нас не было отпусков, а суббота считалась рабочим днем), поэтому автобус был полупустым. Мы сели почти в самом конце салона, как поступает молодежь. В автобусе уже расположились четыре солдата, возвращавшиеся из отпуска в Санкти-Спиритус, пожилая пара, направлявшаяся в Сьенфуэгос, двое мужчин с папками для бумаг, которые могли быть инженерами или инспекторами, одинокая женщина лет тридцати, которая постаралась отсесть как можно дальше от солдат, и девочка восьми-девяти лет, ехавшая одна. Родители посадили ее в автобус, попрощались и ушли. Солдаты пустили по кругу бутылку, но, казалось, они слишком устали для того, чтобы начать дебоширить. Они задымили весь салон своими сигаретами.

Стояла жара градусов в тридцать, а то и тридцать пять, а мы сидели в салоне и ждали. Куда подевался шофер, не знал никто. Всегда надо быть готовым к тому, что такое может произойти. Люди постоянно входили-выходили, дышали воздухом, покупали питье и отлучались в туалет. Пришло еще несколько пассажиров.

Маленькая девочка — она тоже ехала в Тринидад — села рядом с нами. Она боялась, потому что никогда раньше не путешествовала одна. Мы с Мирандой поговорили с ней, и этот разговор растопил лед. Я ощущал смущение между нами с Мирандой физически, как незримую стену, которую мы не решались разрушить. Девочка спросила, есть ли у нас дети. Мы с Мирандой посмотрели друг на друга и разразились смехом. Миранда взяла меня за руку и долго не отпускала. Стена рухнула.

Девочку звали Дорис.

— Как забавно, — сказала Миранда. — Мама хотела назвать меня Дорис, ну, или одну из нас. В честь Дорис Дэй[36]

. А знаешь, что «Миранда» означает в США? Это текст закона, который зачитывают преступнику при задержании. Если полиция забудет это сделать, то задержание считается недействительным.

— А что зачитывают здесь? — спросил я.

— Не думаю, что они вообще что-нибудь зачитывают. Им это не надо. Приходят два человека, и по их взгляду сразу все становится понятно.

Миранда не спала предыдущей ночью, и глаза ее слипались. Она спросила, может ли воспользоваться мной как подушкой, и улеглась на сиденья. Когда наконец явился шофер и пассажиры обрушили на него шквал ругательств (он оправдывался, говоря, что его в последний момент вызвали подменить коллегу), Миранда даже не подняла голову, чтобы взглянуть на него. Сразу после того, как автобус отъехал от станции с задержкой в полтора часа, она провалилась в сон в моих объятиях. Миранда бормотала во сне, совсем как ее сестра-близняшка.

Хуана! Я не думал о ней весь день. Но когда Миранда заснула, я легко мог представить, что у меня на коленях лежит Хуана. Сон стер различия между ними. Что думала Хуана? Знала ли она что-нибудь? Наверняка нет, и это тоже было безумием. Я задумался, не надо ли мне было оставить ей письмо. Но что я мог написать? Я не многое мог выразить в тот момент — лучше взглянуть на это с расстояния в несколько дней и несколько сотен километров. Может быть, мне стоило посоветоваться с Мирандой. Возможно, нам надо было написать это письмо вместе. Может быть, сестра найдет слова, которые заставят Хуану все понять и смириться?

Позади остались тоскливые пригороды Гаваны — трущобы Серро, серые одноэтажные Арронойо-Нарахо и Которро, — и болгарский автобус, прогрохотав, выехал на Национальное шоссе. Солнце светило нам в спину. Поля сахарного тростника уходили за горизонт. Гавана, Матансас, Сьенфуэгос и Санкти-Спиритус, все четыре провинции, через которые проходил маршрут автобуса, являлись производителями сахара.

Из страха потревожить Миранду я не шевелился. Книга, которую я захватил с собой, так и осталась в вещмешке. Я сидел и смотрел в окно на бесконечные поля сахарного тростника. Время от времени я бросал взгляд на лицо Миранды, каждый раз удивляясь тому чуду, что она рядом и мы вместе совершаем сказочное путешествие.

Интересно, можно ли найти более некрасивый пейзаж, чем сахарный. Тростник лучше всего растет на жирной красной почве в низинах, а большая часть территории между Сапатскими болотами на юге и Санта-Кларой на северо-востоке плоская как блин. Здесь ничто не разнообразит пейзаж. Мощным кубинским лесам красного дерева пришлось уступить место тростниковым плантациям. В 1812 году девяносто процентов острова были покрыты лесом. Сегодня осталось только пятнадцать процентов.