HHhH

Франция открывает счет. Французские болельщики отвечают на это радостным гулом.

Возможно, поведение Габчика и Кубиша, резко отличающееся от поведения массы болельщиков, целиком поглощенных игрой, кем-то замечено. В любом случае солдаты Чехословацкой смешанной бригады начинают поговаривать о том, что этим двоим предложили участвовать в особой миссии и они согласились. Операция, к которой они готовятся в глубокой тайне, создает им своего рода ореол, и они кажутся всем еще более загадочными, потому что отказываются отвечать на какие бы то ни было вопросы. Даже на вопросы самых старых друзей – по Польше, по Франции.

Да, безусловно, Габчик и Кубиш обсуждают сейчас свою миссию. На поле идут в наступление чехословаки, они надеются сравнять счет. Дело доходит до пенальти, игрок с номером десять получает мяч, бьет – и промахивается, его отталкивает французский защитник. Центральный нападающий выскакивает слева, из засады, перехватывает мяч. Удар низом – и мяч летит под штангу. Подбитый вратарь падает на землю. Чехословаки сравнивают счет, трибуны ликуют. Габчик и Кубиш умолкают. В целом они довольны. Команды расходятся – ничья.

133

19 ноября 1941 года во время церемонии, проходившей в самом сердце Градчан, в соборе Святого Вита, президент Гаха торжественно вручил семь ключей от города[194] его новому хозяину. В том самом помещении, где хранится корона святого Вацлава – самое драгоценное сокровище чешской нации. Существует фотография, на которой можно увидеть Гейдриха и Гаху перед короной, лежащей на изысканно расшитой подушке. Рассказывают, что Гейдрих не устоял и примерил корону, между тем как древнее поверье гласит: всякий, кто, не имея на это права, наденет на себя корону, умрет в том же году. И его старший сын тоже.

На самом деле, если вглядеться в снимок, станет понятно, что старая плешивая сова Гаха смотрит на королевскую регалию недоверчиво, а Гейдрих – с несколько вынужденным почтением, и, подозреваю, его отнюдь не захлестывает восторг при виде предмета, который вполне мог казаться ему фольклорной стекляшкой. Короче говоря, я думаю, а не осточертела ли ему к тому времени вообще вся эта церемония.

Вроде бы никаких веских доказательств того, что Гейдрих использовал случай примерить корону, не существует. Мне кажется, некоторым хотелось поверить в этот эпизод, потому как, зная уже, что случилось дальше, они усматривали в нем акт святотатства, которое не могло остаться безнаказанным. Но я – я не считаю, что Гейдрих внезапно ощутил себя героем вагнеровской оперы. И доказательством тут для меня служит то, что имперский протектор вернул три ключа из семи Гахе: в знак дружбы и ради создания иллюзии, будто немецкий оккупант готов разделить управление страной с чешским правительством. Ну и мало того, что речь тогда шла об акте чисто символическом, не имевшем ни малейшего отношения к реальности, эта половинчатость обмена ключами окончательно лишала сцену масштабности, которую при иных обстоятельствах можно было бы в ней усмотреть. Вероятно, Гейдрих, торопясь вернуться домой поиграть с детьми или на работу – заняться «окончательным решением», – жаждал, чтобы церемония поскорее завершилась.

Но тем не менее, тем не менее… правая рука Гейдриха на фотографии частично прикрыта подушкой, на которой покоится корона. Гейдрих обнажил только одну руку, только правая рука голая, левая осталась в перчатке. И если хорошенько приглядеться, становится понятно, что правая его рука к чему-то тянется. К чему? Та к вот же – за подушкой – поместившийся в кадре только наполовину скипетр! И даже при том, что происходящее этой самой подушкой скрыто, о нем можно догадаться. Есть все основания думать, что правая рука Гейдриха то ли дотрагивается, то ли сейчас дотронется до скипетра. А эта новая деталь позволяет и мне по-новому истолковать выражение лица протектора. Теперь во взгляде Гейдриха я с таким же успехом вижу завладевающее им вожделение. Нет, не думаю, что он нацепил на себя корону, – мы же не в фильме Чарли Чаплина, – но уверен, что он взял скипетр – чтобы вроде как небрежно взвесить его на руке. Это куда менее демонстративно, зато весьма символично, и каким бы Гейдрих ни был прагматиком, его явно тянуло к атрибутам власти.

134