Hold Me (СИ)

Прижимаю телефон к уху, начиная носиться по комнате с рюкзаком, собирая вещи, которые попадаются на глаза: зубная щетка, которую я начала хранить здесь с тех пор, как мать вернулась, расческа, носки, какая-то мятая футболка, джинсы, лифчик. Каждый последующий гудок разбивает мое сердце, поэтому невольно начинаю шептать имя нужного мне человека, чтобы хоть как-то предостеречь себя от рыданий. Наконец, следует ответ, и он даже не успевает задать вопрос, ведь я буквально с громким всхлипом пищу в трубку не своим голосом:

— Дилан! — голос прорывается. И меня одолевает судорога. Замираю в центре комнаты, прижимая свободную ладонь к дрожащим губам, и плачу, вовсе не разбирая слов и вопросов, что льются на меня через телефон.

— Что с тобой? Эмили?! — Дилан пытается добиться ответа, и у меня хватает сил только на одно объяснение:

— Это всё она… — плачу в ладонь, скуля. — Это всё её вина.

Секундное молчание со стороны собеседника, после которой я начинаю чувствовать упадок сил.

— Мне забрать тебя? — парень пару раз запинается, произнося этот вопрос. Не могу дать ответ вслух, прокричать его голосом, но киваю головой, шмыгая носом, надеясь, что Дилан поймет меня без слов. Так и происходит:

— Я заберу тебя, выходи, — опять молчание. — Хорошо? — он неуверен, поэтому мне нужно заставить его поверить, что мне это необходимо:

— Да, — шепчу, глотая воздух. — Да, пожалуйста, — прошу, и Дилан быстро проговаривает:

— Я быстро, — отключается, так что опускаю руку, топчась на месте в своей комнате, которая теперь пугает меня. Раньше мне казалось, что это место — моя крепость, что именно здесь я могу быть в безопасности. Моя зона комфорта, но теперь эта темнота вгоняет меня в тоску, вызывает страх, от которого хочется забраться в самый дальний угол. Шмыгаю носом, борясь с внутренней болью, с моральным истощением, ибо эта комната, этот дом, эта темнота — они будто высасывают мои силы. Жжение под ребрами. Мне неприятна мысль, что нахожусь под одной крышей с женщиной, по вине которой все отвернулись от меня. Да, теперь я уверена в этом. Уверена, что именно это — причина, заставившая всех так яро возненавидеть меня. Вина женщины, которая после сбежала. Неважно, что причиной было мое заболевание. Это никак не оправдывает её уход из моей жизни на целых три года. Она — моя мать. И она не имела права так поступать ни со мной, ни с кем другим.

Бросаю ещё пару вещей в рюкзак, подскочив к кровати, и поднимаю подушку, оцепенев. Дневника нет. Теперь ясно, отчего мне так некомфортно было спать. Подушка проваливалась, не было жесткости, так как нет моего… Вдруг дергаю головой. Моего дневника. Не было моего дневника. Мой, на хер, дневник. Нет, я только недавно начала осознавать, что это вовсе не книга, и скорее всего написанное в ней — это мои мысли, но как факт я смогла принять это только сейчас. Мой рассудок пошатнулся, как и тело, так что делаю шаг назад, еле удерживая равновесие. Смотрю на пустое место под подушкой, не понимая, куда могла переложить дневник. Вдруг там было что-то важное? Что-то, касающееся моего прошлого?

Глухой смех пробирает до мурашек. Я резко поворачиваю голову, глубоко дышу через нос, прислушиваясь.

Смех повторяется, а затем голоса. Поднимаю взгляд на часы. Три ночи. Не переодеваюсь, оставаясь в тонкой майке и спальных штанах, иду к двери, схватив рюкзак, и толкаю приоткрытую дверь, выглядывая в коридор. Голоса доносятся с первого этажа, и меня удивляет, что мать ведет себя так громко в такое время, совсем не думая, что её «зайка» может давно спать. Шагаю босыми ногами по полу, не пытаясь быть тише, чтобы остаться незамеченной. Бегу вниз по лестнице, вдруг притормозив, когда слышу и мужской голос. Опускаю хмурый, полный негодования взгляд вниз, прислушиваясь, но голос мне не знаком. Медленно подхожу ближе к дверям кухни, невольно припоминая похожий момент в своем сне, вот только сейчас я грубо толкаю дверь рукой, и та распахивается, застав мужчину, стоящего у стола с бокалом вина в руке врасплох. Моя мать наливает себе вина, подняв на меня спокойный и расслабленный взгляд:

— О, привет, зайка, — улыбается, вновь взглянув на вино, чтобы не разлить его на стол. Она… Она чувствует себя непринужденно. Для неё это нормально?

Разочарование сжимает глотку и приносит куда больше боли. Есть некоторые люди, принципы которых не изменить. Они такие — какие есть. И для изменений нужны усилия, а для усилий — желание.

А у моей матери явно нет желания меняться.

Огорченно смотрю на неё, опустив руки вдоль тела. Женщина вновь поднимает на меня взгляд, поставив бутылку вина на стол. Мужчина ощущает её спокойствие, поэтому так же начинает чувствовать себя раскованней и уверенней.

— Зайка, три ночи. Почему не спишь? — озадаченно спрашивает меня мать, улыбаясь, а я трясусь от обиды. Именно, никак не злости, ни гнева, ни ненависти. Всё, что я чувствую, — это обида. Моргаю, выдавливая из себя: