hollis d pereval v seredine puti

го клуба», о котором говорится в последних строках

приведенного выше стихотворения. Это сообщество

людей, ресурсы которых находятся на исходе и коО

торые вынуждены перегруппироваться, чтобы поО

лучить тем самым опору для собственных мифов.

Джеймс Хиллман писал, что все биографические

истории по большей степени вымышлены*. РеальО

ные факты нашей жизни значат намного меньше,

чем то, как мы их запоминаем, как интериоризируО

ем, как они влияют на нас и как мы с ними работаО

ем.

Каждую ночь бессознательное перебирает остатО

ки дневных впечатлений, запуская тем самым проО

цесс мифотворчества. Память пытается удержать, зафиксировать нас на детских переживаниях, или

же обманывает нас при первом возможном случае.

Возвращение к событиям детства, реальное или воО

ображаемое, помогает человеку поОвзрослому отО

нестись к этой мнимой реальности. Посетите свою

школу, классную комнату с партами для малышей, прогуляйтесь по забытым коридорам, по спортивО

ной площадке, казавшейся когдаОто огромной,— все

уменьшилось в размере. Итак, взрослый может ассиО

милировать детские травмы, если он возьмет за руку

своего внутреннего ребенка и с позиции зрелости,

* Healing Fiction.

154

Глава 4

знающей свои сильные и слабые стороны, заново заО

пустит процесс проработки чрезвычайно болезненО

ных или, наоборот, очень приятных воспоминаний.

Единственное, что каждый должен иметь при

себе на подступах к Перевалу,— это ясное понимание, что он совершенно не знает, кто он такой, что вокруг

нет никого, кто мог бы его спасти, ни папы, ни мамы, и что все его спутники по жизни будут делать все

возможное для собственного выживания. Осознав, что он оказался в критической точке, человек может

проработать все виражи и зигзаги своей жизни, чтоО

бы найти нити, связывающие его прошлое с настояО

щим.

Дайана Уэйкоски хочет понять, кто она такая,

рассматривая фотографические отпечатки своего

прошлого:

Моя сестра в хорошо сшитой шелковой блузе

протягивает мне

фотографию отца

в морской униформе и белой фуражке.

Я говорю: «Ведь эта фотография всегда стояла у

Мамы на туалетном столике».

Сестра делает бесстрастную мину, исподтишка глядя

на мать,

печальную, неряшливо одетую, грузную женщину,

обвисшую,

как матрац Армии Спасения, но без разрывов и дыр, и говорит: «Нет».

Я снова смотрю

и вижу у отца на пальце обручальное кольцо,

которого он никогда не носил,

когда жил с матерью. И на снимке подпись:

«Моей дорогой жене,

с любовью,

Морской волк».

И тогда я понимаю, что фото, должно быть,

принадлежит его второй жене,

к которой он ушел, бросив мою мать.

Анализ случаев из литературного творчества

155

Мать говорит, и ее лицо спокойно, как безлюднаячасть

штата Северная Дакота:

«Можно, я тоже взгляну?» —

и смотрит на фото.

Я смотрю на свою нарядную сестру

и на себя, одетую в синие джинсы. Неужели

мы хотели обидеть мать,

разглядывая эти фотографии в один из тех редких

дней, в которые мне удается навестить семью? При

этом ее лицо выражает любопытство; это не ее обычО

ная ехидная горечь,

а нечто настолько глубокое, что не находит своего выО

ражения.

Я повернулась, сказав, что мне нужно идти, поскольку

договорилась пообедать с друзьями.

Но по пути от Пасадены до Уиттьера

я думала о выражении материнского лица; о том, что я

ее никогда не любила; о том,

что отец ее тоже не любил. А также о том, что я

унаследовала

ее громоздкое неуклюжее тело

и каменное лицо с челюстями бульдога.

Я веду машину, размышляя об этом лице.

Калифорнийская Медея Джефферса вдохновила меня

написать стихи.

Я убила своих детей,

но как только я меняю полосу на шоссе, обязательно

глядя

в боковое зеркало, и вижу образ:

это не призрак, а тот, кто всегда со мной, как фото в

бумажнике возлюбленного.

Как я ненавижу свою судьбу*.

Фотографии, в отличие от облегчающего бальзаО

ма забвения, будоражат бессознательное, выхватывая

и вытаскивая из него воспоминания. Старая фотограО

фия сталкивает друг с другом трех женщин — мать,

* «The Photos» , in Emerald Ice: Selected Poems 1962–87, p.

295–296.

156

Глава 4

сестру и поэтессу. За глянцевой поверхностью смутО

но ощущаются старые травмы и старые конфликО

ты. Поэтесса скользит во временной размерности, как ребенок, ступивший на гладь замерзшего пруда, не зная, где лед выдержит, а где — предаст, но упорО

но стремится перейти на другую сторону. В другом

стихотворении Уэйкоски рассказывает, что считала

Джорджа Вашингтона своим приемным отцом, так

как ее родной отец был «тридцатилетним главным

морским старшиной, / никогда не жившим дома»*.

Она почувствовала родство с мужчиной, который в

прошлом жил в штате Вернон, а также присутствоО

вал на долларовой купюре и в ее детской памяти, ибо «отец сделал меня той, кем я стала, / одинокой

женщиной / без целей, / такой же одинокой, как в

детстве / без отца»**.

Уэйкоски сравнивает свою мать, равно как и

Хьюго — своих старых соседей, с матрацем Армии

Спасения, с безжизненной пустотой Северной ДаО

коты, причем делает это в недоброжелательной,

злобной манере. Хорошо одетая сестра противопосО

тавлена ее собственному «джинсовому Я». Когда