Hollywood на Хане

Первый лагерь присыпан тяжелым мокрым снегом, в котором чернеют снулыми жабками немногочисленные палатки. В этом оазисе безопасности хочется задержаться подольше, хочется отдыха и горячего чая, но снег продолжает падать, укладываясь на склонах в смертоносные пласты, готовые соскользнуть в любую минуту... Надо бежать вниз, пока не поздно. Если ещё не поздно...

Валера говорит по рации с "дядей Мухой" - начальником базового лагеря, о котором так и не сложилось у меня рассказать, хоть он и заслуживает отдельного, самостоятельного рассказа.

Валера выспрашивает его о состоянии нижних склонов и получает осторожное добро на спуск. Мы могли бы остаться в первом лагере до утра, а утром быстро сбежать вниз по смёрзшемуся снегу да со свежими силами, но притяжение базового слишком велико, - слишком велико желание покончить со всем этим сегодня же, не откладывая в долгий ящик. Вот так и случается в горах большая часть "нелепых смертей" - от желания сократить себе дорогу к теплу и уюту...

Валера выходит из лагеря впереди меня. Он катится вниз вдоль перильной верёвки уверенно, как плуг, - откидывая в отвал пласты свежего снега, а на меня навалилась парализующая усталость, я спотыкаюсь на неверных ногах и подвисаю на перилах... Валера терпеливо ждёт меня на станциях, хоть я и уговариваю его бежать вниз, не задерживаясь. И даже когда мы выходим на открытый склон - последние пятьсот метров вязкой снежной каши, - и сразу же выясняется, что скорость его спуска втрое превышает мою, он продолжает со мной спорить: он ни за что не хочет оставить меня одного, хотя в случае схода мокрой лавины никто из нас не сможет помочь другому - это была бы верная смерть обоим... Бессмысленный, абсолютно иррациональный жест с его стороны, но знаете... после такого жеста, мне уже ничего больше не нужно знать о человеке.

Сбежав, наконец, вниз к безопасным холмам морены, долгие сорок минут Валера наблюдал за моим мучительным сползанием по склону. Ноги отказали мне: они подламывались, как суставчатые ходульки новорожденного жеребёнка… Набившиеся в кошки килограммы липкого снега треножили меня, и я летел, соскальзывал, перекатывался, лежал, собираясь с силами, вставал на ноги и снова заваливался.

Я знал, что должен бежать вниз, как можно быстрее, я спиной чувствовал нависшие надо мной массы снега, словно гора наклонилась и дышала мне в затылок, но я ничего не мог поделать с предавшим меня организмом.

Я ненавидел эту гору - изобретательную, изощрённую, тщательно продумывающую во всех деталях механизм своей мести, играющуюся со своей жертвой в "кошки-мышки". Я ругал её: сперва, выбирая выражения, помня, с кем я имею дело, но, по мере того, как меня захлёстывали ненависть и бросающее вызов презрение, выражения мои крепли, сметая все и всяческие границы.

В какой-то момент меня пронзило острое ощущение конца игры... Всё происходившее со мной до сих пор вдруг выстроилось в логическую цепочку, ведущую к неумолимому финалу: приближался конец фильма под названием "моя жизнь"... Все события последнего времени, нелепая убеждённость в том, что моё участие в этой экспедиции - это перелом и начало чего-то нового, все мои последовательные неудачи на этой горе, - всё это целенаправленно вело к одной единственной логически обусловленной развязке. Кто виноват, если признаки конца я принял за переломный момент и за признаки начала... В конце концов, за кульминацией чаще всего следуют развязка и титры, а не раскрутка новых занимательных сюжетов.

Я почувствовал себя голым и беззащитным на этом гигантском склоне, - раненным и безоружным... Гора раскладывала передо мной свои козыри с бесстыдством матерого шулера. Всё выглядело настолько откровенно, что холодела душа, и отчаяние переплавлялось в ярость: я проклинал эту гору, бросал ей вызов со страстью обезумевшего богоборца. Сила ненависти поднимала меня на ноги и вела вниз, и она же заставляла меня не оборачиваться в попытках умолить неизбежное. Даже когда я свалился на сырой камень морены, насквозь промокший и звенящий умытым железом, я не мог поверить, что гора отпустила меня: мне казалось, что это лишь очередной ловкий ход в игре, целью которой, несомненно, являлось прикончить меня.

Валера белел лицом в наступающих сумерках. Его колотило от холода.

- Я пойду?.. - вопросительно произнёс он

- Да, конечно... Я должен тут немного посидеть... Спасибо, Валера.

Я сидел и смотрел на закат. Как по мановению волшебной палочки утих ветер, а снег перестал падать, словно его срезали большими небесными ножницами. Над волнистым безымянным отрогом тончали пушистые арки облаков, и вся картина - все горы, и небо, и ледник - была выкрашена в оттенки прощального розового... Чайный розовый сад, трепещущий кружевами листьев...