Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

В подобном же плане трактует любовь и Сигизмунд Кржижановский, отмечая, что «любовь принято рассматривать как результат известного знания»[699]. Между тем, с его точки зрения, «не любовь является следствием знания, а знание приходит как результат любви»[700]. Важно отметить, однако, что любая попытка окончательного установления того, что следует за чем, представляет собой интерпретативное событие, то есть герменевтический акт. Иными словами, мы имеем дело с герменевтическим кругом, общую природу которого можно рассматривать как процесс взаимного употребления слов и действий, объясняющих друг друга[701]: одно не существует без другого, так же как без различий не существует целого, и наоборот. Чем больше сил прилагается к поиску некой исходной границы между ними, тем становится яснее, что ее не существует и что «любовь – кольцо»: таким «любовным кольцом», например, является постоянный процесс истолкования произведений человеческого духа. Не случайно «Дильтей отклоняет идею о существовании в гуманитарных науках абсолютной начальной позиции. Каждый познавательный акт, по его мнению, подразумевает круг»[702]. Герменевтический круг – это непрерывный процесс постижения человеческого духа. Лишь в целях анализа приходится разрывать этот круг, устанавливая определенные позиции: исследователя и автора текста; себя и Другого; любящего и любимого. В действительности же есть только постоянные взаимопроникновения двух сил, которые пытаются все глубже понять друг друга и слиться в одну сущность – человеческий дух.

Если естественные науки направлены на выработку обобщающих законов, которые касаются самого основного и не затрагивают деталей, то для гуманитарных наук как раз без анализа деталей нельзя осмыслить человеческую жизнь в виде некой целостности. Гуманитарная мысль является не столько обобщающей, сколько оцелотворяющей. Именно гуманитарная мысль дает нам возможность понять, как человек становится человеком, как он постоянно движется по герменевтическому кругу – от целого к частному и от частного к целому. Совершенное же понимание существует лишь в идеале, ср. идеальный герменевтический круг. Именно поэтому, однако, человек стремится к совершенству: сделать так, чтобы все могли полностью выражать себя – с одинаковой свободой, – и благодаря этому понять все индивидуальности, которые существуют. Важно осознавать, что «смыслы (а следовательно, и природа человека) устроены так, что чем ближе мы приближаемся к ним, тем дальше они удаляются от нас. А наш удел – беспрестанно устремляться к смыслам»[703]. Иными словами, двигаясь к горизонту понимания, мы движемся не по прямой, а по кругу, пытаясь достичь совершенства и остановить «прекрасное мгновенье». Именно в этом «заключается неразрешимое, „трагическое“ противоречие между претензиями теории на универсальную общезначимость и тем, что историческое сознание релятивизирует все такие претензии, то есть противоречие между тем, что мы хотим обосновать, и тем, что мы можем обосновать»[704]. И именно поэтому любые попытки достижения чистого (ничем не опосредованного) явления должны постоянно подлежать проблематизации, включая прежде всего выявление метода, при помощи которого подобный анализ может осуществляться.

«Хоть это и безумие, в нем есть свой метод»

Каждый вид безумия у Платона представлен как подчинение тем или иным божествам, при этом способ, при помощи которого осуществляется то или иное безумие (пророчество, молитва, поэтический экстаз в первых трех случаях), можно рассматривать как метод, то есть как некий путь, по которому движется мысль (ср. др.-греч. Μέθοδος – ‘методос’). Любовное безумие как «непосредственный» акт между субъектом и объектом также предполагает преодоление некой дистанции на пути к чистой феноменальности; иначе говоря, и «в нем есть свой метод».

Такой подход к методу хорошо согласуется с традицией понимания теории в Древней Греции, где она означала особую практику путешествия, наблюдения чего-то значимого и возвращения назад. В центре теории-путешествия находился сам акт наблюдения, то есть созерцание некоего события, свидетелем которого становился теорос (др.-греч. Θεωρός – ‘theōrós’). Для древних греков теория как путешествие-созерцание и возвращение назад – это способ прежде всего что-то изменить в себе, а не в окружающем мире[705]. Поскольку в основе метода лежит путь, то мы всегда лишь можем быть в пути, не столько двигаясь, сколько становясь им; при этом путь содержит в себе элементы перспективы и «проспективы», то есть будущности, возможности, в результате взаимодействия которых и происходит открытие непотаенности[706].