How to Read Literature Like a Professor

С другой стороны, дождь также имеет восстанавливающее значение. В первую очередь это связано с его ассоциацией с весной, но Ной снова вступает в игру. Дождь может вернуть мир к жизни, к новому росту, к возвращению зеленого мира. Конечно, романисты, как водится, обычно используют эту функцию с иронией. В финале романа "Прощай, оружие" (1929) Хемингуэй, убив любовницу Фредерика Генри во время родов, отправляет убитого горем главного героя из больницы под дождь, как вы уже догадались. Умирать во время родов, которые также ассоциируются с весной, иронично, но дождь, который, как мы можем ожидать, должен быть живительным, еще больше усиливает иронию. Для Хемингуэя трудно добиться слишком высокой иронии. Так же и с "Мертвецами" Джойса. Ближе к финалу Гретта Конрой рассказывает мужу о большой любви всей своей жизни, давно умершем Майкле Фьюри, страдающем чахоткой мальчике, который стоял за ее окном под дождем и умер через неделю. Кто-то может возразить, что это просто правдоподобие: если действие происходит на западе Ирландии, то дождь почти обязателен. Несомненно, в такой точке зрения есть своя справедливость. Но в то же время Джойс сознательно играет на наших ожиданиях дождя как агента новой жизни и восстановления, потому что он также знает, что у нас есть другой, менее литературный набор ассоциаций с дождем: источник озноба, простуды, пневмонии, смерти. В образе мальчика, умирающего от любви, они сходятся и интригующе сталкиваются: молодость, смерть, восполнение, опустошение - все они бьются в фигуре бедного Майкла Фьюри под дождем. Джойс любит иронию примерно так же высоко, как Хемингуэй.

Дождь - главный элемент весны. Апрельские ливни действительно приносят майские цветы. Весна - это сезон не только обновления, но и надежды, новых пробуждений. Если вы поэт-модернист и поэтому склонны к иронии (заметили, что я еще не упоминал модернизм, не прибегая к иронии?), вы можете поставить эту ассоциацию с ног на голову и начать свое стихотворение со строки вроде "Апрель - самый жестокий месяц", что и делает Т. С. Элиот в "Пустой земле". В этом стихотворении он обыгрывает наши культурные ожидания весны, дождя и плодородия; более того, читателям даже не нужно спрашивать, делает ли он это намеренно, поскольку он очень продуманно снабжает нас примечаниями, говорящими о том, что он делает это намеренно. Он даже сообщает нам, какое исследование по романтике он использует: Джесси Л. Уэстон "От ритуала к романтике" (1920). В своей книге Уэстон рассказывает о мифологии Короля-Рыбака, частью которой являются артурианские легенды. Центральная фигура в этом наборе мифов - фигура Короля-Рыбака - представляет героя как ремонтника: что-то в обществе сломалось, возможно, не поддается ремонту, но появляется герой, чтобы все исправить. Поскольку естественное и сельскохозяйственное плодородие так важно для нашей способности прокормить и обеспечить себя, большая часть материала, с которым работает Уэстон, связана с пустырями и попытками восстановить утраченное плодородие; нет необходимости говорить о том, что дождь играет важную роль. Следуя примеру Уэстона, Элиот с самого начала своего стихотворения подчеркивает отсутствие дождя. С другой стороны, вода вообще является неоднозначной средой в его тексте: река Темза загрязнена и представляет собой сцену разложения, а на берегу сидит склизкая крыса. Более того, дождь так и не наступает. В конце нам говорят, что дождь идет, но это не то же самое, что дождь на самом деле падает на землю вокруг нас. Таким образом, дождь еще не идет, и мы не можем быть уверены в его эффекте, когда он пойдет, если он пойдет, но его отсутствие занимает важное место в стихотворении.

Дождь смешивается с солнцем, создавая радугу. Мы уже упоминали о ней, но она заслуживает нашего внимания. Хотя у нас могут быть незначительные ассоциации с горшками с золотом и лепреконами, основная функция образа радуги - символизировать божественное обещание, мир между небом и землей. Бог обещал Ною с помощью радуги никогда больше не затоплять всю землю. Ни один писатель на Западе не может использовать радугу, не осознавая ее знакового аспекта, ее библейской функции. Лоуренс назвал один из своих лучших романов "Радуга" (1916); в нем, как вы догадываетесь, есть образы потопа, а также все ассоциации, которые эти образы вызывают. Когда вы читаете о радуге, как в стихотворении Элизабет Бишоп "Рыба" (1947), где она завершается внезапным видением, что "все / было радугой, радугой, радугой", вы просто знаете, что здесь есть некий элемент божественного договора между человеком, природой и Богом. Конечно, она отпускает рыбу. На самом деле, из всех интерпретаций, которые может придумать читатель, радуга, вероятно, образует самый очевидный набор связей. Радуга настолько необычна и броска, что ее трудно не заметить, а ее смысл так же глубок в нашей культуре, как и все, что вы можете назвать. Как только вы разберетесь с радугой, вы сможете разобраться с дождем и всем остальным.