Hroniky

ным содержанием жизни? Как состояние?

— Пока тошно... — Михаил, пряча глаза, пожал

протянутую руку. Ему было неловко перед врачом, —

небритому, опухшему, подавленному.

Опять, эта чертова, наблюдательная палата! А в отде

лении, — почти те же, знакомые лица. Лежат то подолгу, из одного района, а, к примеру, такие, как Вадик Татаров

223

ский или Стас Шлёп нога, — эти, годами живут здесь.

Одного родня не забирает, а другому идти некуда, —

жить попросту негде...

Сосед по койке, татарин Батыров, сам с собой о

чем то разговаривал. В коротких, чуть ниже колена, хэбэ

шных штанах, обросший, — взгляд безумца. Подошел к

окну и долго смотрел в него, беспокойным взглядом.

Потом, присел на корточки и стал что то искать, между

отделениями батареи. «Нашедши», быстро положил себе

в рот, «переживал». Начал подбирать какие то крошки

с пола, — и опять в рот.

Михаил смотрел на всё это, с растущей тревогой.

«А что, если такой вот придурок, ночью, возьмёт подуш

ку, да и задушит? Были ведь случаи! А в четвертой

«конюшне», где хроники лежат, тоже убийство произо

шло. Один доходяга псих, воровал ночью сигареты у

больных, дак Фидель, авторитет палаты, поймал его и, за пачку «Примы», так избил, что тот, через некоторое

время, в реанимации помер! А Фиделя, после, отправили

на «спец» — стационар для больных убийц, который, похуже будет всякой тюрьмы! Там режим — строгач!

Не то, что здесь — «ясли для детей». Не позавидуешь…».

Через неделю, Михаила перевели не в первую, «элит

ную» палату, как он предполагал, а как раз в четвёртую, худшую, в которой психов держали, выпуская только в

туалет, покурить, да в столовую. Санитар, злющий, как

собака, сидел рядом на посту, карауля двери с окошком, забранным железной решеткой.

В первую же ночь, у Михаила украли сигареты, спря

танные в подушке. «Это Обезьяна! Больше некому! Кры

са! — подбежал с горящими глазами Сашка Патлусов, 18 летний психопат, отчаянный драчун и нарушитель

224

спокойствия в палате. — Сёдне вечером, с Капризкой

устроим ему хорошую жизнь!».

Обезьяна представлял собой жалкое, пускающее

слюни, тут же мочащееся, даже не ходя в туалет, подо

бие человека, — всеми презираемое и получающее, одни

подзатыльники и пинки. Он ничего не понимал, кроме

элементарных инстинктов — поесть и покурить. Босиком, вечно голодный, что то мычащий и, постоянно, ворующий

у своих сопалатников. В прошлом, до болезни, был

офицером милиции и, видимо, еще и поэтому заслужил

ненависть окружающих, живущих по законам зоны…

Сашка с Капризкой, — тоже, молодым принудчиком

дурнем, попавшим в психушку за хулиганство и кражи, —

скакали по сеткам кроватей, издавая громкое ржание.

Потом, прямо по застеленным постелям, начали гоняться

друг за другом. Психи их боялись: если кто «возбухнет», тут же получит по морде. Набегавшись, наоравшись, неугомонная парочка стала «вершить суд» над Обезьяной.

«Будешь еще воровать, падла?!» — Сашка, пиная

Обезьяну в живот, бил кулаками по спине и лицу. Тот, согнувшись, закрыв голову руками, забился в угол. «Бу

дешь?! Будешь?!» — Сашка вошел в злой раж, ему «помо

гал» Капризка. «Ну, хватит, хватит, наверное, Саша!

Проучили, и хватит! — вступился Михаил. — Вас же, потом, за избиение и накажут!». Но рассвирепевшие

драчуны, даже не слышали. «А а!» — заорал Обезьяна, и, на счастье, вошел санитар Серёга, — высокий, здоро

вый мужик, только что заступивший на вечернюю смену.

«Ну, че вы делаете, в натуре? — Серёга был редким

исключением из персонала, жалеющий психов. — Хватит, я сказал! Неужели не соображаете, что это больной

человек, который ничего не понимает... И остальные, 225

тоже хороши! — крикнул собравшейся толпе. — Над

человеком издеваются, а сами молчите! Сашка, еще раз

такое повторится, на пять вязок, б дь, привяжу!».

Все разошлись. Серёга дал, плачущему Обезьяне, сигарету. Михаилу было не по себе: «Ну, дурдом! Бы

стрей бы, отсюда уехать! О, чертова жизнь!..».

2.

Заканчивался первый месяц больничного «заточе

ния». Из четвертой «конюшни» Михаила, вследствие

«улучшения состояния», перевели во вторую палату.

Вздохнул с облегчением. Здесь то, более или менее, человеческие условия! Но, всё равно, тоска по «воле»

брала своё. Тут ведь, натуральная тюрьма! Закрытая

зона… Водили их, правда, в баню. Перед этим подняли

в шесть часов — бельё снимать, а потом, — строем

мыться. И попробуй, откажись! За отказ — вязки. За

чифирь — тоже вязки. За драку — тем более…

Вечерами, — как раз, до вечернего чая, когда делать, совсем было нечего, — подступали тяжкие переживания.

«Как же вышло, что с Надей случилась такая разительная

перемена? Ведь всё, до поры до времени, было прекрас

но… Она, точно ненормальная! Дура, с чересчур завышен

ной самооценкой. Впрочем, бабы, — почти все такие…».

Подошел Саня Дёмин, приятель из третьей палаты, добродушный толстяк с бородкой, всегда приветливой

улыбкой. Сел рядом на кровать.

— Че делаешь?

— Да тоска заела… О Наде вспоминаю.

— Мне хорошо, — не о ком вспоминать. А она то

знает, что здесь?

226

— Ей и не нужно знать. Сразу подумает: псих! —

Михаил поморщился.

— Не подумает! Возьми, да позвони. Может, приедет? —

Саня хитро подмигнул.