I

прекрасный, возвращаясь в который, Готель вдыхала его богатый воздух жадно и закрывала глаза,

наслаждаясь и пропитываясь его ароматами.

Сбежав вниз по склону, девочка оказалась за домом Парнó. Это был уважаемый в деревне

старик, единственным недостатком которого в глазах соседей, была его необъяснимая

привязанность к этому взбалмошному и непоседливому ребенку. Голова Парно была седа, как и

его грубая щетина. Он был худ, но жилист, и, наверное, еще смог бы преподать урок дисциплины

какому-нибудь нерадивому юнцу. Его лицо навсегда впитало дорожный загар и огонь кузнечной

печи, поскольку, как и большинство мужчин в деревне, раньше он был кузнецом, но, перейдя в

преклонный возраст, проводил время, раздавая старческие советы окружающим.

Дома же здесь, если их можно было бы так назвать, представляли собой временные,

незамысловатые постройки из дерева в один этаж, с мизерными оконцами, глядя в которые,

невольно закрываешь лицом весь поступающий через них свет. Таких домиков насчитывалось

около двадцати, но, в зависимости от того, как менялись семейные отношения внутри общины, их

количество могло быть больше или меньше уже к следующему месту расселения. Кроме того,

несколько десятков обозов стояли тут и там по всей деревне, а с ними и несколько десятков

лошадей, угрюмо щиплющих под собой стоптанную траву. На этом месте табор находился уже

несколько месяцев. Несмотря на то, что Византийская империя неуклонно отступала на юг, вокруг

оставалось еще достаточно римских солдат, которым требовались недорогие услуги местных

кузнецов, и пока была работа, цыгане оставались на одном месте. Когда же таковой не

становилось, двигались на север, туда, где росла Римская империя, и постоянно требовалось

снаряжение её пехотных войск и кавалерии.

Осторожно обойдя домик, девочка приоткрыла дверь и, юрко скользнув в сей проем,

неслышно замерла у стены. Она спрятала руки за спину и старалась дышать совсем тихо, чтобы

подольше оставаться не видимой. Старик Парно сидел спиной к двери и перебирал на столе

старые гвозди. Прошло уж несколько минут, и от содеянной шалости девочка с трудом

сдерживалась, чтобы не выдать себя; она даже заерзала на месте, разбираемая внутренним смехом,

отчего быстро прикрыла свободной ладошкой рот. Наконец, старик закашлял и заворчал:

- Похоже, у меня за сундуком снова завелась мышь. Вот ведь незадача, - покачал он головой.

У Готель сверкнули глаза, и она едва не рассмеялась:

- Вот же старый! - подумала она, - откуда же тут мышь, коли зерен нет. Разве что совсем

молодой мышонок сунет сюда свой глупый нос, не зная где искать себе еды. А ягоды мыши едят?

- вдруг задумалась Готель, потому что те, что были в её руке, стали совсем горячими от волнения.

Решив поскорее разоблачиться, пока они не испортились вовсе, девочка громко шмыгнула

носом.

- И, похоже, у этого мыша разыгралась простуда, - хрипло рассудил старик.

На это заявление девочка откровенно расхохоталась и подбежала к Парно. С одно мгновение

она стояла целиком неподвижно, но потом вытащила из-за спины свою ручку с ягодами и,

развернув ладошку, потянула её к старику.

- Вот так урожай, - хлопнул себя по коленям тот, - солнце еще не взошло, а ты уже весь край

обежала! Ну что ж, я, пожалуй, возьму одну.

В этот момент дверь настежь распахнулась, и в домик ворвалась Бавáль - совершенно

всклокоченная женщина пятидесяти лет, когда-то и кем-то неумело призванная блюсти

нравственную красоту Готель; полная, вечно ряженая цветными платками и со странной

прической на голове, без ложного изыску завязанной в узел:

- Я так и знала, что ты тут! - нравоучительно вставила она в бока свои широкие кулаки. - Чего

ж ты не отзываешься, шельма, когда тебя по всему табору днем с огнем кличут!

Девочка перевела ладошку с ягодами от старика к Баваль и почесала комариный укус за

коленом.

- Не надейтесь, сеньорита, что вам удастся таким образом уйти от наказания! - затараторила

женщина и, схватив Готель за руку, поволокла её к выходу, а потом и через двор, во время чего

девочка сжевала свои ягоды, а затем весело махала перемазанной ладошкой старику.

Оказавшись в своем домике, ей было велено до позднего вечера молиться на Сару Кали. На

эту несчастную Святую ежедневно сыпались все её грехи, включая даже такие мелочи, как

опоздание к обеду или ко сну. Но, сказать по правде, Готель нравилось, что она всегда могла

пообщаться с ней и рассказать ей о своих детских заботах. Возможно потому, что ближе у неё не

было человека, с которым она могла бы так просто поговорить. Разумеется, в таборе были еще

дети, но все они были гораздо старше, либо вовсе маленькие, которые даже говорить не могли; и

Готель нечаянно очутилась в том среднем возрасте, когда взрослым с ней играть было уже не