I

Вернувшись, девушка обнаружила, что все уже разошлись по своим обозам, и лишь

несколько мужчин еще оставались у костра. Шить было уже поздно. На небе появились первые

звезды, да и ноги, сбитые от городской прогулки, болели, и хотелось лишь чего-нибудь съесть да

поскорее лечь отдыхать. Готель взяла с общего стола немного козьего сыру и отправилась спать.

Проснулась она рано и, едва небо начало светлеть, вынула из-под подушки великолепную

ткань и принялась шить своё новое платье. У неё оставалось не более трех часов, до того как

проснуться другие. Она была внимательна и осторожна, старательна как никогда; она чувствовала,

что это платье должно было стать в её жизни особенным; это платье должно было сказать всем,

что жизнь прекрасна, что не стоит заточать себя в сером теле, пока небо ясно, а солнце благодарно

1 Взгляните сюда. (фр.)

греет людские сердца. И ей хотелось стать примером их внутренней красоты, чтобы люди забыли

о своих заботах и хоть на одно мгновение стали счастливее. Тем не менее, обнародовать свое

занятие Готель не торопилась; они не шила днем, чтобы никто ей не мешал, но и не шила ночью,

когда было слишком темно; а значит, у неё впереди оставалось только три утра перед воскресным

праздником, и ей, во что бы то ни стало, нужно было успеть вовремя. Каждое следующее утро она

вставала чуть заря и принималась за работу. Она вдруг делалась требовательной к себе и сетовала,

если что-то не получалось; и трижды перешивала, когда то было необходимо; она исколола себе

все пальцы до слёз, но все же к приходу знаменательного дня всё было готово, и даже осталось

немного времени вздремнуть, пока соседи еще не начали шуметь предпраздничными

приготовлениями.

Когда же она открыла глаза, было совсем светло. Несколько лошадей прошли рядом с

повозкой, фыркая от возмущения своему раннему беспокойству. Цыгане готовились к празднику.

Выглянув, девушка увидела веревки натянутые меж обозов со стираной одеждой и вспомнила о

своем платье, а еще о юноше из города, о котором за работой удивительным образом забыла. А

ведь именно из-за него она не досыпала уже три ночи подряд, ведь именно из-за него так

закружилась её голова на обратной дороге, и именно из-за него она осмелилась на сей шаг:

превзойти убогость и нищету, с которой мирятся и живут люди, делая вид, что так положено и

заявляя о красоте, что "им такое ни к чему". Но Готель не могла с эти мириться. Она чувствовала,

что мир красив и нуждается в красоте, хотя бы ради общей гармонии, и не стоит ранить его

красоту грубостью и невежеством, а следует стараться венчать его живой цвет радостью и светом

своей души.

Собираться в Кассель стали с полудня. Женщины надели свои платья со множеством юбок, и

мужчины, седлая коней, с восторгом и гордостью смотрели в их сторону. И тут, из-за своей

повозки появилась Готель. В красном, как огонь и тонком, струящемся по её телу платье. В нем

были и шитые складки, и декоративные вставки, и невидимые швы, и каждая линия её молодого,

стройного тела, облеклась доселе невидимой грацией и женственностью. Казалось, на посёлок

обрушилась какая-то оглушительная тишина. Несколько минут никто не говорил ни слова. Даже

лошади, стоявшие в упряжке, не издавая никаких звуков, вытянули в её сторону свои удивленные

морды. Это стало похоже на какую-то небывалую катастрофу, после которой природа замолкает

во всеобщем сочувствии к потерпевшим страшное бедствие. Лишь журчащая неподалеку Фульда

напоминала о том, что земля еще вертится. "Что за бес тебя укусил!" - послышался первый голос.

"Это точно! - завопил другой, - совсем девчонка стыд потеряла!" И вот уже все в один голос

кричали: "Бес! Бес попутал!" Через мгновение на дворе показалась Баваль:

- Это что за чума на тебя напала?! - закричала цыганка, - Ты посмотри как вырядилась,

шельма! Или же ты думаешь, что ты королева какая туринская?!

- Королева туринская, - засмеялись цыгане.

Терпение Баваль, вероятно, вовсе подошло к концу, она приблизилась к Готель и пристально

посмотрела ей в глаза:

- И как же ты собираешься в нём просить? - холодно проговорила она.

- Просить что? - бледная от страха пролепетала девушка.

- Милостыню! - объявила во всеуслышание цыганка и обернулась к остальным.

- Пусть просит! Пусть просит! - подхватили все, - довольно её шитьём баловать.

Готель закрыла лицо руками и горько заплакала. Это был сокрушающий удар,

разрушительная стихия, прошедшая по её миру. Ей дали ясно понять, что детство её кончилось, и

что канон живших рядом с нею людей не принимал того образа, в коем видела себя она. И теперь

они выглядели еще более безобразно, чем прежде, со своими бесчисленными латками на одежде.

Некоторые из них делала Готель, а теперь…, теперь им нужны были деньги, кормить своих детей,

к которым сама она никогда не относилась. И стоя там босиком на сырой земле, она жалела, что

земля не разверзлась под ней еще три дня назад. "О, Сара, Бог мой, посмотри на меня! - безмолвно