И ад следовал за ним

Позавтракал я овсяной кашей и кофе — в ответственные судьбоносные дни ры­царям предписывается есть легко, дабы горячая кровь отливала от живота к голове, обостряя и восприятие, и хватку, и без того молниеносную реакцию. Именно на голод­ный желудок, словно у бродячего волка, появлялась у меня дьявольская сообразитель­ность, что полно­стью исключено после недожаренного бифштекса с кровью.

Я открыл клетку, выпустил на прогулку Чарли и засыпал ему корма до воскрес­ного вечера, когда мы с Кэти предполагали вернуться в Лондон. Чарли полетал вдоль стен, задевая крыльями морские карты и голландские гравюры в черных рамках, присел на старый секретер, где иногда отлично писались толковейшие информационные сообщения, пропорхал над тахтой в форме ладьи, сел мне на плечо, крутя головкой и рассматривая благородный антиквариат, и перепрыгнул на массивную бронзовую пепельницу, стоящую в углу на длинной ножке и приобретенную за бесценок у итальянского матроса в марсельском кабаке,— Марсель всегда приносил мне счастье, еще когда я сидел на коленях у девятиклассницы, которая, кроме «Джона Грея», прекрасно пела «Шумит ночной Марсель в притоне «Трех бродяг», матросы пьют там эль, а девушки с мужчинами жуют табак».

Время летело быстро, я не чувствовал ни напряженности, ни растерянности — именно за это качество и ценили Алекса — пусть пижон, алкаш и мандражит накануне, но в трудную минуту, когда призо­вет набат, умеет зажать нервы в кулак и действовать четко и точно, словно робот,— шагай вперед, веселый робот, гудит труба, неровен шаг, но воздух раскаленный легок, и старый марш звенит в ушах!

Я собрал кейс, сунул туда пару лосьонов, магнитофон, аэрозоль с дарами химии, «беретту» с глушите­лем и ровно в 12.00 вышел из квартиры.

Внизу я вспомнил, что забыл присесть на дорогу, вернулся обратно и плюхнулся на тахту, горько сожалея, что нет истинной веры ни в Бога, ни в черта, ни в святого духа, ни в свою жуткую фортуну, пролетающую расплавленной звездой[75] между туч, где вьются бесы и невидимкою луна.

Тут мне пришло в голову, что возвращаться домой так же плохо, как и не присе­дать, но я честно отсидел одну минуту, подошел к клетке и постучал пальцем по железу.

— Comment sa va, mon vieux?[76] — спросил я, щедро расходуя свой французский багаж.

— Dans la vie sexuelle, mon vieux? — ответил Чарли невпопад, что в полном виде означало: «Что нового в твоей сексуальной жизни, старик?» — эту фразу я репети­ровал с птицей добрый месяц, не жалея ни времени, ни сил.

— Ri Rien[77], — сказал я, грустно сознавая вою пустоту своего шпионского существова­ния.

— Пшэл в дупу![78] — вдруг зашипел Чарли по–польски и захохотал дробным, скри­пучим тенорком.

Куплен он был на рынке у старого шляхтича (в Лондоне после разделов Польши хватало эмигрантов), который, видимо, не отличался хорошим воспитанием и не скры­вал своих чувств в присутствии птицы.

Я уже собрался уходить, когда раздался звонок в дверь. Пред моими очами стояла милая пара, которую я меньше всего хотел бы видеть в эти роковые минуты: Генри в черном пальто и котелке (вылитый сэр Уинстон, не хватало лишь сигары, тор­чащей из скуластого рта) и весьма стройная молодящаяся дама с припухлыми губами и глазами, светив­шимися, как два голубых карбункула.

— Здравствуйте,— сказал Генри дрогнувшим голосом и из него, словно из пуле­мета, полетели невидимые флюиды, покалывая меня своими нервными головками.

— Какая неожиданность! Как я рад! — Я изобразил такой восторг, словно явился ангел с индульгенцией, отпускающей все мои шпионские грехи, но, как любой подполь­щик, внутренне содрогнулся от этого визита (Как он мог прийти ко мне на квартиру?! Да еще вместе с агентом!). Впрочем, я тут же вспомнил, что оба гостя уже давно при­несены в жертву на алтарь «Бемоли», успокоился и последовал формуле, вычитан­ной мною в детстве: «Мохнатые уши повесь на толстый внимания гвоздь!»

— Мы пришли к вам, Алекс, с очень серьезным делом…

— К сожалению, я сейчас уезжаю… но заходите, пожалуйста! Не хотите ли раз­деться?

— Спасибо. Это Жаклин… моя фиансе, на днях мы собираемся пожениться[79].

— Поздравляю! — рассыпался я от счастья. — Желаю благополучной семейной жизни!

— Спасибо, — ответил Генри сухо. — Но мы пришли по другому делу. Несколько дней назад Жаклин стала объектом шантажа со стороны одного типа, которого, Алекс, вы не можете не знать…

— Разреши мне, — вмешалась Жаклин, блеснув голубыми глазами, воспетыми Ген­ри во многих агентурных донесениях.— Это было вечером… он пришел без телефонного звонка, прямо ввалился в квартиру с банками черной икры, матрешками и консервиро­ванным балыком…

— Надеюсь, вы понимаете, о ком идет речь? Это тот человек, с которым Жаклин познакомилась в Зальцведеле,— вставил Генри, будто беседовал не с понятливым Алексом, а с рогожным мешком, набитым навозом.

— Я была очень обрадована,— запиналась Жаклин.— Хотя и растеряна… мы поужинали и вдруг…вдруг он сказал…— она поднесла платок к лицу,— что ему очень нужны деньги… что положение у него бедственное и, если я ему не помогу, он покон­чит с собой!