И ад следовал за ним

— Не может быть! — Я чуть не выпустил руль.

— Это ужасно, это просто ужасно! — Он закусил свою лапу и затряс головой, словно старая баба, причитающая у гроба покойника.

Боже мой, кошка! Что же я наделал? Как не заметил бедняжку! Дурной знак, очень дурной! Интересно, какого она цвета? Черного? Но разве я виноват? Я и не ви­дел, как она метнулась под колеса. Что за глупая кошка, вздумалось же ей перебегать автостраду! И именно под мою машину — ведь я люблю кошек. Я люблю, а Римма терпеть не может («Вечно всюду гадят, о этот запах!» — «Я сам буду за ней ухаживать, поставлю ящик с песком в уборную. Мне нужна кошка, Римуля, меня успокаивает, когда в доме кошка. Она словно забирает у меня нервные токи, ее можно гладить, класть рядом…» — «Тебе нужна кошка или я?» — «Странный вопрос!» — «Я не могу жить в одной квартире с кошкой!») — вот и весь сказ, Алекс, и не спорь, мало ли что ты лю­бишь? Кошка перебегала дорогу и была убита. Вот и все. Аминь!

Слева уже остался городишко Гилфорд, когда вдруг со скоростью света меня обошла полицейская машина, грозно просигналив «стоп».

— Извините, сэр, вы превысили скорость! — Ненависть из бобби перла, как пар из кипящего чайника, но установленные законом правила приличия придерживали ее крепкой уздой.

— Сэр,— я тут же выкатился из машины, как колобок, и униженно запрыгал вокруг полицейского (синдром Мекленбурга, где милицейский жезл приводит в трепет любого водителя, не имеющего спецсигналов, превращает в рабскую душонку),— изви­ните, сэр, ради Бога, сэр… у меня ребенок!

— Какой ребенок? В машине?

— В Брайтоне… жена родила несколько часов назад…— барахтался в навозе находчивый Алекс — Она рожала так трудно… столько пришлось пережить…

Я так старался, что еще минута — и родил бы сам, видел бы меня в этот мо­мент дядька, видел бы, как выделывает Алекс кренделя вокруг величественного, как памятник, полицая,— непременно сказал бы: «А что я всегда говорил? Молодец, Алекс! Уж, хитроумный уж, всегда вывернется из любой ситуации, выползет из самой темной задницы!», а наставник Философ, пожевав ошметок ливерной колбасы, поднял бы граненый стаканчик: «Ты молоток, Алик!»

— Мальчик или девочка? — Бобби был наивен и честен.

— Сын! — заорал я фальцетом.— Извините меня, сэр!

И он снисходительно махнул рукой, пропуская нас дальше. Часы показывали поло­вину шестого, и Болонья уже наверняка подкрадывался к «Морскому орлу».

В Брайтон «газель» ворвалась в шесть тридцать, пот лил с меня градом, пришлось достать «Ронхилл» («бей в барабан…») и обмочить им чресла, дабы не бросать вкусную кость коту Базилио и лисе Алисе, которую они радостно глодали бы целый вечер: «Ох уж эти вонючие кенгуру–австралийцы!»

Прибыл я с тяжким чувством: кошка + полицейский = ? Что знаменовало сие? Кому из нас? Мне или Юджину? Бедная кошка, угораздило же тебя, Алекс! Хватит, не думай об этом, думай об операции, впрочем, что в ней сложного? Болонья без тебя установит контакт. Почему Центр прямо не написал, что Болонья проведет беседу с Юджином? Конспирация? Успокойся, ради Бога, тебя ждут любимая жен­щина и ее почтенные родственники, смени пластин­ку, Алекс, поставь… как это? «Пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!», а еще лучше произнеси несколько раз и обязательно шепотом: «Когда лошадь украдена, слишком поздно запи­рать конюшню». Когда лошадь украдена, слиш­ком поздно запирать конюшню. Вот так.

Кэти встретила нас в платье из серебряного атласа с вышитой диадемой у левого плеча, потоки алых кораллов стекали с открытой шеи на белые груди, она сияла супер­очаровательной, сногсшибательной улыбкой, с трудом удерживаясь от вполне уместного из–за моего опоздания площадного мата.

Базилио прошипел нечто невнятное на кошачьем языке и отвернулся, показав затылок, на котором среди стога седых волос светилось белое пятнышко, напоминаю­щее зад кота (оно вместе с усами и подтолкнуло в свое время на кличку), сестрица же Алиса не сводила с меня ненавидящих глаз, словно овчарка, еще не решившая, в какую часть тела вцепиться,— вся ее лисья морда от злости сморщилась в одну большую улыбку, в которой и нос, и глаза, и уши разбегались в разные стороны.

— Прошу прощения, у нас по дороге спустили оба колеса… пришлось заехать в сервис…

Базилио посмотрел на меня так, словно я только что выпрыгнул из кровати де­вочки Мальвины.

— Да, да, полковник, сразу два колеса! Присутствие незнакомого человека (Юд­жин уже метал бисер перед полковником на полную катушку) несколько разрядило обстановку. Мы спустились к «газели», и пинкертон Базилио начал тут же разгля­дывать и щупать колеса, чуть ли не облизывая их своим шершавым языком.

— Что–то колеса старые… неужели такие продаются? — Но я даже не удостоил его ответом.

В машине Юджин на своем ломаном английском рассказал анекдот[82], его никто не понял, но все для приличия ржали.