И Аз воздам

— Она из каких-то больших начальников оказалась, — Глафира заспешила, зачастила, спотыкаясь на словах, — нас предупредили, чтобы ей никто ничего дурного не сделал. А то мы же и ответим. Головой, сказали, ответим.

— Так а мне-то что с того? — бандит смотрел прямо в глаза женщине, душу выматывал. — Вы ответите, а мне какая печаль? Ребята мои вон уже нацелились, подготовились. Раз начальники большие, значит, и барахла много. А ты теперь нам облом на хвосте принесла. Это как?

— Мы ж не просто так, мы отступного готовы заплатить, мы же понимаем, — заискивающе сказала Глафира, начисто забыв наставления мужа, выпалила. — Мы тыщу рублей дадим!

— Да ты что?! — дурашливо ахнул Вася. — Тыщу! Цельную? Ну, заживём теперь втроём на тыщу-то. Заживём, братва?

Те молчали, глядели всё так же угрюмо.

— А сколько же надо? — Глафира готова была обещать, что угодно, сделать, что скажут. Лишь бы поскорее покинуть эту жаркую комнату, в которой явственно чувствовался запах убийства. — Ты только скажи — мы заплатим.

— Значит так, — сказал Вася, — слушай меня внимательно. Заплатите нам по пятёрке на каждого. По пять косых, поняла? По пять тысяч! И тогда живите себе. У твоего кабана деньги водятся, я знаю. Пусть платит за фуфло, что нам втюхал, что зряшно побеспокоил занятых людей. Так я говорю, братва?

И снова молчание в ответ.

— Я передам, я передам, — Глафира суетливо заматывала платок, застёгивала полушубок, — мы заплатим, не сомневайся.

Вылетела в дверь, бегом кинулась от лавки, оскальзываясь на мокром асфальте.

Двое молчунов выжидающе смотрели на Васю-Мясо.

— Я что — вольтанутый, что ли, такой надой упускать? — ответил тот на молчаливый вопрос. — Вечерок упадёт, и войдём на квартиру.

ЕЩЁ РУКИ РАСПУСКАЕТ, БРЮХАН ПАСКУДНЫЙ

Войдя в квартиру, Мария сразу глянула в сторону ванной — замка на двери не было. Это её успокоило — значит, Сашу можно мыть без лишних конфликтов. А мыть его следовало обязательно — в нынешнем виде вести такого в жилище нельзя было категорически.

— Так, мой друг Саша, быстренько шагай в ванную, там снимешь свои лохмотья, — сказала Мария. — Сейчас я пущу воду. Разувайся пока. А во что же мы его оденем? — обратилась она к тётушке.

— Ты знаешь, у меня осталась твоя девичья пижамка, — улыбка разлилась по лицу Шаховской. — Помнишь — та в цветочках?

Оборвыш, который уже принялся разматывать свои опорки, остановился, уставился на тётушку.

— Какие цветочки? — щёки его покраснели, он даже взвизгнул. — Не буду я цветочки. Пошли вы на хер со своими цветочками!

— Да ты успокойся, это же временно. Переночуешь, а там мы что-нибудь придумаем, — засмеялась Мария, тут же нахмурилась. — И мы, кажется, договорились насчёт ругани.

— Я нечаянно, — буркнул мальчишка. — Больше не буду.

В коридор вышел Евсеев. Недобро оглядел грязнющего беспризорника, хотел что-то сказать — передумал. Пожамкал губами, вздохнул и убрался с горизонта. Тётушка направилась к себе, слышно было, как заскрипели дверцы старого шкафа. Вынесла что-то воздушное, розовое, сунула в руки Маше.

— Вот — повесишь там в ванной, наденет после купания.

Мальчишка скривился, критически оглядывая розовую пижаму, однако промолчал.

Мария зашла в ванную, пустила весело зашипевшую воду, парок завитками пополз к потолку.

— Ну, ты идёшь или нет? Что ты там копаешься? — крикнула она через коридор.

— Так я… это… ты уйди оттуда…

— Да ухожу, ухожу, — Мария снова засмеялась. — Глядите — какой стеснительный. Перевязку, смотри, не мочи.

Вышла из ванной, скрылась в комнате тётушки. Мальчишка, шлёпая босыми ногами, быстро прошмыгнул по коридору, плотно затворил за собой дверь, крючок противно корябнул в петле.

Тётушка сидела на стуле, глаза у неё опять были на мокром месте.

— Ну вот — снова ты плачешь? — Мария обняла её голову. — Всё ведь хорошо. Или ты про мальчишку? Что — зря мы его привели?

— Что ты, что ты, Машенька! — испугалась Шаховская. — Я не потому плачу. Жаль его очень. И жизнь вот жаль… Так быстро прошла, пролетела…

— Почему же — прошла? Нам ещё жить и жить. Теперь я тебя ни за что не оставлю.

— Да пижамочка твоя… Навеяла… Кажется, будто вчера я тебя в ней укладывала спать, песенки пела, сказки рассказывала, истории всякие. Ты так любила слушать, так умела! А ведь не маленькая уже была. Глазищи на меня уставишь, и в них ну ни капелюшечки сна. И только просишь: «А ещё, ещё расскажи». Дядя твой столько сочинил этих историй! Только рассказывать не умел, меня заставлял учить. Да мне они и самой нравились. Помнишь?

— Помню, помню — все помню, до единой. Милый, любимый папа Саша!

Тут уже тихонько заплакали обе. И горько им было, а в то же время отчего-то и сладко стелилось на сердце. И слёзы оказались лёгкими, желанными. По разным причинам. Тётушка была счастлива долгожданным приездом родной кровинушки. Мария же радовалась родному дому, любимой маме Саше. По большому счёту — даже России радовалась. Даже России…

Здесь, в родных стенах, ей вдруг показалось, что она очутилась в той давней, милой сердцу стране… Не в этой — с кровью, с комиссарами, с Вилором…