И будет день

Сын одного моего знакомого из Нуггоды два года проболтался в Японии, а теперь служит в государственной корпорации и загребает уйму денег. А у нас, на Цейлоне, не мог даже сдать экзамены за колледж… Я размечтался… Через две остановки я уже представлял себе, как Сарат возвращается из Англии и агенты самых солидных компаний делают ему заманчивые предложения. Еще остановка — и я вообразил себе, как Сарат разъезжает в шикарном автомобиле, а потом… потом мне нужно было выходить, и головокружительная карьера Сарата оборвалась.

В тот вечер мы наконец, после долгого перерыва, сели за стол все вместе. Все это время мы обычно ели поодиночке: я, Суманавати и Хиччи Махаттая — на кухне, а Сарату — он постоянно задерживался — оставляли тарелку с ужином в гостиной. Сарат хотел было отговориться тем, что поел уже у приятеля, но, увидев накрытый стол и огорченное лицо Суманавати, которая приготовила для нас всех рис и кари с курицей, понял, что мы его ждем, и, не говоря больше ни слова, сел рядом с нами. Мы с Суманавати принялись накладывать ему на тарелку рис, курицу, приправы.

— Когда же ты уезжаешь, Сарат?

— Если все будет в порядке, в мае.

— А сейчас уже апрель! — воскликнула Суманавати.

Мы с Саратом рассмеялись.

— Что ты, мама! Еще только февраль.

— У меня все в голове перепуталось.

— А сколько же тебе надо денег на дорогу? — спросил я.

— На дорогу туда две тысячи.

— Как же ты там будешь жить и учиться? — поинтересовался я, вспомнив наконец о практической стороне.

— Постараюсь устроиться на работу, как Вильсон, мой приятель. По вечерам он моет посуду в закусочной, а с утра ходит на занятия. Пишет, что такую работу довольно легко найти.

Я чуть не присвистнул — оказывается, все не так-то просто, как мне представлялось.

— И сколько же ты там рассчитываешь пробыть?

— Два года.

— А мы будем тут с отцом совсем одни?

— Ну, не совсем одни. Хиччи Махаттая остается с вами. Два года пролетят незаметно. Не успеете оглянуться — и я снова дома.

11

Мы все — и я, и Суманавати, и даже Хиччи Махаттая — поехали провожать Сарата в аэропорт. Всю дорогу Суманавати сидела в машине, прижавшись к Сарату, и не проронила ни слова.

В зале ожидания расхаживали важные господа и дамы. Некоторые были с детьми. Сарат в черном костюме изменился до неузнаваемости. Он стоял среди провожавших его друзей, что-то им растолковывая. Суманавати смотрела на него с таким отчаянием, будто видела его в последний раз. Меня же распирало от гордости. Я провожаю сына на учебу в Англию! Чем я хуже всех этих господ в пиджаках, галстуках и дорогих ботинках, начищенных так, что в них можно смотреться, как в зеркало!

Вернувшись обратно, я долго стоял во дворе. Мы остались втроем: я, Суманавати, Хиччи Махаттая — да еще Черныш. Пусто и тихо стало в доме, на сердце навалилось одиночество. Дни идут за днями. От Нималя и Малини нет никаких известий. Малини даже не удосужится прислать открытку. Мы с Суманавати почти смирились с тем, что все нас забыли, и только время от времени нас начинает терзать чувство беспокойства за них. Хоть бы зашел кто-нибудь из прежних друзей Нималя. Если они и попадаются нам на улице, то стараются побыстрее прошмыгнуть мимо. Суманавати упрашивает меня регулярно писать Малини. А писать не о чем. В нашей жизни нет ни забот, ни событий. И все письма получаются похожими друг на друга, словно их писали под копирку, — вначале расспросы о жизни Малини, а потом упреки в том, что она никак не соберется навестить нас и даже не пишет.

Мы с Суманавати в полной апатии. Дом и двор имеют теперь запущенный вид. Сохнут и зарастают сорняками цветы, за которыми ухаживала Малини. И в комнате Сарата, как и в комнатах Нималя и Малини, по углам — пыль и паутина, на полу — обрывки бумаги. Его книги и журналы я аккуратно сложил в картонные коробки. На столе лежит готовальня. В свое время я заплатил за нее сто двадцать рупий. Сарат почему-то не взял ее с собой, и это единственная вещь, с которой я стираю пыль каждый раз, когда захожу в его комнату. Суманавати редко берется за веник и тряпку, и весь дом постепенно приходит в запустение. На веранде потрескался цементный пол, протекает крыша, но у меня нет никакого желания заняться ремонтом. Вернувшись из конторы, я либо бесцельно слоняюсь по двору, либо сижу, как каменное изваяние, на веранде.

Теперь я со страхом думаю о том, что через шесть-семь месяцев мне на пенсию. Жизнь тогда станет совсем унылой и однообразной. Целые дни коротать дома. Тогда уж ничто не отвлечет меня от мыслей о Нимале, Малини, Сарате, который как в воду канул. Каждый раз, после прихода почтальона, бросаться к почтовому ящику и находить там газету или счет за электричество. Вот что меня ожидает. Иногда я хотя бы в мечтах пытаюсь убежать от действительности. Представляю себе, как вернется домой Нималь с Сомой, а может быть, с внуком или внучкой, приедет навестить нас Малини. На окнах снова появятся чистые занавески. В доме — радость и оживление. Но подобные видения быстро улетучиваются, оставляя после себя еще более острое чувство горечи и разочарования.