И будет день

Но Санат даже не обернулся. В кабине он взял карандаш и вычеркнул фамилию кандидата ОНП, поставив крест напротив фамилии нынешнего депутата. Это не было выражением одобрения его кандидатуры, просто Санат выбрал из двух зол меньшее.

Победу одержал кандидат, которого поддерживал Тэджавардхана. По этому поводу в Эпитакандэ состоялось торжественное шествие. Огромная толпа с Тэджавардханой и Котахэнэ во главе, размахивая флагами и транспарантами и горланя песни, прошла несколько раз по деревне. Участники шествия не преминули остановиться около дома Бандусены и выкрикнуть в адрес его обитателей несколько оскорбительных замечаний. Нервы у Бандусены сдали, его всего затрясло. Он хотел выбежать из дома и ринуться на обидчиков, но Санат твердой рукой обхватил его за плечи:

— Не надо терять голову, отец. Пусть пока радуются. Но мы еще повоюем. Я знаю цель, за которую надо бороться. Я видел ее собственными глазами. Я только не знаю еще, как идти к этой цели. Но я узнаю это. Непременно узнаю. И обязательно придет день, когда правда восторжествует.

РАССКАЗЫ

Гунасена Витана

ПРАВО НА ЖИЗНЬ

© Издательство «Художественная литература», 1979.

Еще до рассвета Эсилин проснулась, как от резкого толчка, и с беспокойством огляделась по сторонам. На железнодорожной станции горели фонари. Рядом с Эсилин, прямо на голой земле, спало несколько десятков человек — таких же горемык, как и она сама: ни у кого из них не было ни крова, ни работы. Некоторые беспокойно ворочались и что-то бормотали во сне. Послышался паровозный гудок: отходил пятичасовой поезд в Канди, и в порту, как бы в ответ, протяжно и надрывно загудел пароход.

Эсилин встала, собрала волосы в пучок на затылке и подошла к двум своим ребятишкам — мальчику и девочке, которые, как и все остальные, спали прямо на земле. Сегодня нужно разбудить Чарли еще затемно.

— Вставай, сынок! — потормошила она сына за плечо. — А то набегут другие, и тебе ничего не останется.

Двенадцатилетний мальчик с трудом разлепил глаза. Вокруг было темно, и так хотелось еще поспать — хотя бы совсем немножко. Однако мать продолжала настойчиво будить его, и Чарли, с завистью взглянув на крепко спящую сестренку, поднялся на ноги. Всю ночь мальчика нещадно кусали комары, и первым делом он принялся энергично чесать зудевшие от укусов руки и ноги.

Перешагивая через спящих, Эсилин направилась к индийской смоковнице, под которой размещалась чайная Мартина Аййа.

Вчера вечером мать ласково обняла Чарли за худенькие плечи, пригладила его непокорные вихры и сказала:

— Сынок, у меня не осталось ни одного цента. Встань завтра пораньше и иди собирать бумагу. За нее сейчас неплохо платят. Только не связывайся с другими мальчишками, иди один — так соберешь больше. Милостыню не проси. Ведь завтра пятница, и нищих везде будет полно.

«Пока мать принесет чаю, можно еще полежать», — подумал мальчик, глядя вслед удалявшейся матери, и снова улегся возле сестры. Забрезжила заря, и в расступившейся тьме можно было различить спавших повсюду, вплоть до самой станции, людей. Около рынка «Мэнин» загалдели вороны. Кто-то мочился у памятника Олкоту[4].

— Совсем с ума спятил, что ли? — заорали на него со всех сторон. — Из-за тебя, подонка, нас всех отсюда прогонят! Вчера только приходил какой-то господин и ругался на чем свет стоит.

Чиновник, который приходил накануне, и впрямь пригрозил:

— Если кто-нибудь еще хоть раз позволит себе осквернить памятник — всех вытурю отсюда. Сущие вы мерзавцы! Не чтить памяти такого человека, как Олкот!

— Откуда нам знать, кто такой Олкот? — недоумевал уже после ухода чиновника Савул Хамид. — Вероятно, какой-то португалец?

Чарли думал о другом. Он вспомнил, как однажды сюда понаехало множество шикарно одетых господ и буддистских монахов. На другой день Чарли стащил венок, который они положили у подножия памятника, и отдал его сестренке.

Подошла Эсилин и протянула сыну жестянку с жиденьким чаем:

— Попей, сынок, и быстренько отправляйся. Смотри только не выпей весь чай — оставь сестренке.

Чарли стал пить чай, а мать засеменила по тротуару к зданию «Женского Союза». Каждое утро, еще до того, как полностью рассветет, она ходила туда в надежде получить какую-нибудь поденную работу.

Чарли отпил два-три глотка и поставил жестянку рядом с сестрой. Небо стало белесым, и теперь можно было разглядеть не только верхние этажи отеля «Селинко», но даже лицо статуи Олкота. «Хорошо ему, — подумал Чарли. — И дождь, и жара ему нипочем. Ни есть, ни пить никогда не хочется. Лафа!»

— Вставай, нанги[5]! — принялся он будить сестру. — Все на свете проспишь. На вот, попей чайку. Мать скоро вернется. А я постараюсь тебе что-нибудь принести.

Сестра пробормотала что-то невнятное, повернулась на другой бок и продолжала спать. Во сне она попыталась поплотнее закутаться в свое жалкое платьишко — со стороны океана подул прохладный ветер.

Чарли перекинул мешок через плечо и отправился на промысел.