И будут люди

Она боялась даже себе признаться, что когда-то была влюблена в него. Это ее тайна, ее сладкий грех, который она унесет с собой в могилу. Таня была уверена, что никто и никогда не узнает про ее влюбленность в Виталия. Да и кому тогда могло прийти в голову, что эта «шленка» с большим детским ртом, с длинными руками и нескладной фигурой подростка вдруг будет испытывать к Виталию совсем взрослое чувство?

Теперь она изменилась, ей шел семнадцатый год, на чуть-чуть курносом носу у нее легкие веснушки, и еще — Таня дружит с Олегом. Веснушки причиняют ей огорчения, но мама говорит, что, глядишь, они еще с возрастом исчезнут. Поэтому Таня может быть довольной и смело ждать того времени, когда она станет взрослой. Совсем-совсем взрослой. Она тогда наденет длинное черное платье, уложит тяжелую косу — точнехонько так, как укладывает ее старшая сестра, чтобы головка казалась совсем маленькой, а коса тяжелой и пышной, натянет белые нитяные перчатки и пройдет по главной улице Хороливки.

— А чья это пошла?

— Да это же младшая дочка священника Светличного! Вы разве не узнали?

— Да где ж такую красавицу узнать!

— Э, не говорите! Что красива, это верно, но еще и умна: окончила епархиальное училище в Полтаве и вот приехала к нам учительствовать.

— Учительствовать? Те-те-те… Такая молодая — и уже учительница!..

Таня даже замирала, слушая эти воображаемые голоса. Лучились, сияли ее глаза, она мысленно рисовала картины одна другой приятнее, пока мама не заставала девушку за этим занятием.

— Да что ты, дочка, одурела или тебя кто сглазил? Смотри ты, что она выделывает: села и сидит как каменная. А мак кто за тебя потрет? Под шулыки[1] ведь первая миску подставишь!

Отогнав соблазнительные мечты, Таня торопливо принялась за дело: где еще то платье, и перчатки, и зонтик, а мама рядом и вон уже посматривает на веник. Поэтому, схватив скалку и зажав большую макитру в коленях, она начала старательно тереть мак. Так старательно, что макитра не выдержала и развалилась у нее между коленями. Плакали шулыки, плакала и Таня. И совсем не от легкого маминого веника, а от чего-то другого, что подкатило к сердцу, сдавило горло. А может, еще и оттого, что мама никак не хотела понять ее, утешала, прижимая дочкину голову к мягкой, теплой груди:

— Да хватит тебе, дочка, так убиваться! Пойдем вот на базар и купим еще бо́льшую макитру.

Что ответить на такие мамины слова? Разве что улыбнуться сквозь слезы да потихоньку пожалеть маму, которая давно уж, состарившись, забыла о беспричинных девичьих слезах.

Возвращаясь с зимних каникул, Татьяна повезла в училище разрумяненные морозом щеки, неукротимый аппетит и тоску по родному дому. Да еще надежду на встречу с Олегом.

Надежда эта слабенькая, хрупкая, как ледок на небольшой придорожной лужице в дни первых осенних заморозков. Высокие ботинки классной дамы сразу же раздавили ее жестоко и безжалостно: революция ничего не изменила в училище, «шленки» остались «шленками», и таким образом, если они и будут выходить в город, то только в колонне, только парами, только под недреманным оком своих воспитательниц.

— А пока что пойдем в церковь да помолимся, дети, за здравие Временного правительства и нашего славного воинства, которое кует победу над врагом. Еще хочу обратить внимание ученицы Светличной на то, что она в последнее время стала очень невнимательной на уроках. О чем-то себе думает, не слушая учителей, а когда ее спрашивают, отвечает невпопад, путается или — еще хуже — не отвечает совсем. Может быть, ученице Светличной надоело учиться? — язвительно спрашивает классная дама. — Может быть, она считает себя слишком взрослой для того, чтобы сидеть за партой? Может быть, ей больше нравится читать вот такие писульки?

И классная дама раскрыла книжку, которую держала до сих пор в руке, и двумя пальцами взяла вскрытый конверт. Взяла так осторожно, с такой презрительной гримасой на высохшем, анемичном лице, будто это не конверт был, а какое-то отвратительное насекомое.

— Вам знаком этот почерк, Светличная?

У Тани кровь прилила к лицу, затуманила глаза: на конверте Олеговой рукой выведено ее имя.

— Что же вы молчите?

Татьяна беспомощно оглянулась. Десятки пар молодых, полных откровенного любопытства глаз так и впились в нее.

— Вы сюда смотрите, сюда! — приказала сердито классная дама и ткнула конвертом ей прямо в лицо. — Узнаете этот почерк?

— Не узнаю, — еле смогла произнести Татьяна одними губами.

— Что?.. Отвечайте громче, Светличная!

— Не узнаю.

— Громче!

— Не узнаю! — крикнула Татьяна в полном отчаянии.

И классная дама перестала мучить ее, оставила в покое. Она снова положила конверт в книгу и сухо приказала:

— Сегодня у меня больше нет времени разговаривать с вами. Поговорим завтра. А вы за это время подумайте, — может, вспомните, кто написал вам это.

Ночью Татьяна тихонько плакала, уткнувшись лицом в подушку.