I can hear the sirens (СИ)

Эрик снова нетрезво замахивается на очередного невезучего, когда Юнис рыбкой ныряет ему под руку. Она уворачивается от случайного удара, складывает ладони у него на груди, успокаивает, смотрит в глаза и шепчет быстро, так, чтобы слышал только он. А ему кажется, что он допился до глюков.

― Ну, тише, тише. Фракция редеет. Может, домой пойдём, а?

— Это не Бесстрашные, а кучка педиков! Руки убрала от меня!

Он ревёт, как зверь, едва справляясь с заплетающимся языком, однако по рукам её не бьёт и опору в виде её хрупкого, но надёжного плеча принимает, позволяет ей направлять его прочь из душного зала на улицу и волочить его строго по направлению к Яме, не сбиваясь с курса.

— Ты меня пристрелила!

В голосе слышится пьяная театральщина и самая настоящая, неприкрытая трезвым самоконтролем обида. Её поступок в кабинете симуляций — удар по самолюбию, она не должна была ни видеть, ни тем более во всём этом участвовать. Один – один, дрянная ты девка!

― Ты сам этого хотел. Кто я такая, чтобы приказы оспаривать?

Она лишь бровью ведёт, невозмутимая, как всегда, баба со стальными нервами, и языком, который оказался не только умелым, но и весьма острым. Эрик от досады взмахивает свободной рукой и хлопает себя по бедру.

― Какая же ты зараза всё-таки! Зараза на мою голову!

Неизлечимая. Рецидивирующая. С сезонными обострениями. Точёный профиль отвёрнутого от него лица, эти невозможные волосы до лопаток, которые она не стрижёт намеренно ― ёжик и бритые виски разоблачили бы её перед афракционерами на раз-два. Это невозможное тепло её тела, которое жжётся даже через плотную ткань форменной куртки. Как же он всё-таки скучал. Три недели, двадцать один грёбаный день, пьяные бредни в пустой голове.

― Сам такую выбрал. Я не навязывалась.

Эрик в ответ лишь глухо смеётся, пока она, матерясь, вталкивает его в здание фракции, вслух проклиная слишком узкие двери. Ночная свежесть достаточно проветрила хмельные мозги, он вполне может идти сам, но её труды и попытки прикладывать к стенкам его якобы сползающее тело уж очень забавляют.

— Сколько лет мы вместе? Восемь? Девять? — спрашивает он, когда Юнис хлопает по его карманам в поисках ключа от квартиры.

— Восемь, но на деле гораздо меньше.

— Почему это?!

Он хмурится, перекрывает ей путь, смотрит в глаза, она едва не налетает шеей на его мощное плечо, замирает непозволительно для её уязвлённой гордости близко. У её лютой ненависти оказался короткий фитиль, Юнис хочется стучать себя по лбу от досады, потому что изоляция внутри перегорает, обнажает раскалённые провода, потому что он течёт по её венам и живёт в мозгу раковой опухолью. Она чувствует себя конченой мазохисткой. В эту хищную ухмылку аллигатора хочется вцепиться зубами, почувствовать, как жёсткая щетина царапает лицо до красноты, рядом с ним её железный самоконтроль, им же воспитанный, рушится ко всем чертям. И, кажется, ни время, ни место, ни обстоятельства здесь ничего не решают.

― Помнишь, сколько раз мы разбегались? Раз десять было?

― Ты меня трижды на хуй послала! Трижды. Меня! И даже не получила за это ни разу!

Он притворно возмущается, сетует, качает головой, мальчишеский задор, отпущенный на волю алкоголем, пляшет в глазах, свободный, не скованный высоким постом и положением, настоящий, наизнанку вывернутый. Юнис этот шальной взгляд долго выдержать не в силах, она отворачивается, кусает губы, чтобы не рассмеяться.

―Ага. Ты меня потом жестко в зад отымел. Я не была готова.

― Ну-у, это не наказание.

Самодовольство в голосе плещет через край, Юнис хочется пихнуть его локтем, чтобы этот неустойчивый посыпался на пол мешком с костями, но лишь невозмутимо, с грацией фокусника, выуживает из внутреннего кармана его формы ключ-карту и вставляет её в замок до щелчка.

— Сам попробуй, могу устроить.

― Ты меня за кого держишь, женщина?!

— Кому-то нравится.

― И кому же?!

Только что открытая дверь захлопывается прямо перед её носом, Эрик загораживает ей ход, как выросшая посреди дороги скала, в голосе сквозят оттенки ревности ― его бесит одна лишь мысль, что у неё есть прошлое, с ним никак не связанное. Изменить его он не в силах, но сейчас она его и только, как именное оружие, как знаки отличия, чётко, по уставу.

Юнис лишь глаза закатывает.

—Это не из личного опыта. Тори как-то разболталась.

— Вот шлюха узкоглазая!

― Ну, хватит!

Пьяная перепалка завершается на пороге лидерской/её квартиры, Юнис зло смотрит на него, остужает одним колким, ледяным взглядом. Глаза у нее каре-зеленые, как болото топкие, а губы сжаты в тонкую линию, хочется провести по ним пальцем, раздвинуть, протолкнуть ощутить на коже её жаркую влажность. Эрик никогда не принуждал её, не собирается и сейчас, лишь удерживает её за руку от горячечного рывка по коридору прочь.

— Останься. Надоело без тебя.